Оболенский пожал плечами:
— А я полагаю, что идеи свободно рождаются и развиваются в каждом мыслящем существе. Если они клонятся к пользе общественной, если они не порождение чувства себялюбивого и своекорыстного, идеи эти сообщатся большинству, и оно не замедлит их принять и утвердить.
— На Петровой площади мы их сообщали, а отчего же мы потерпели поражение? — с горечью спросил Волконский.
— Мы имели дело с политической невозможностью, — вмешался в разговор Трубецкой.
— И, ничтоже сумняшеся, — перебил Пущин, — затеяли внедрить в жизнь благородные идеи мерами, кои сопряжены с пролитием крови. Вот, к примеру, ты, Оболенский, с душою нежной и справедливой, ткнул на Сенатской площади Стюрлера штыком…
— Это не было плодом отчаянного неистовства, — порывисто проговорил Оболенский, и лицо его вспыхнуло. — Рукой моей руководила мысль устранить препятствия в деле благогоначинания.
Вошла Улинька.
Трубецкой и Пущин поклонились ей, а Оболенский протянул руку. Улинька подала свою, маленькую и твердую, и спросила:
— Будете дожидаться Марью Николаевну или напоить вас чаем?
Темно-голубые глаза Оболенского засветились нежностью, лицо оживилось и помолодело.
— Я хочу навестить Лунина, — с улыбкой глядя на Улиньку, ответил Оболенский.
— А мы до чая пройдем к Никите Михайловичу, — беря Трубецкого под руку, сказал Пущин.
И как только они остались вдвоем, он с недовольством проговорил:
— Евгений, несомненно, задумал жениться на Ульяша. Надо будет поговорить об этом с Волконской.
— Вот уж ни к чему, — ответил Трубецкой. — Пусть женится. Лишь бы только девушка согласилась выйти за него.
А Оболенский действительно думал о браке с Улинькой. Она нравилась ему еще со встречи по дороге в Петровский острог, когда он был поражен ее большим сходством с его умершей невестой. Нравилось ему в Улиньке все, что он слышал о ней от товарищей и их семейств. Даже любовь её к Василию Львовичу Давыдову не была тайной для Оболенского и, это было для него мучительно. Но именно в этом мучительном чувстве Евгений Петрович находил одно из звеньев нравственных вериг, которые он надел на себя после злосчастной дуэли.
Больше чем с кем бы то ни было, Оболенскому хотелось посоветоваться о своем намерении жениться на Улиньке с Луниным, авторитет которого всеми декабристами ставился очень высоко.