— Здесь, — сказал визирь, выпив кофе и устремив на пашу свои маленькие глаза. Мустафа вынул фляжку с водкой, которая стояла сзади низкой оттоманки, на которой они сидели.
Паша отставил в сторону свой кофе и порядком хлебнул из фляжки.
— Великий Бог! Пей, Мустафа, — сказал он.
— У меня есть, — сказал он, — человек, который, как я слышал, рассказывает истории лучше самого Менуни. Узнав, что он проходит через наш город, велел я задержать его, чтобы доставить тем Вашему Благополучию приятное препровождение времени. Прикажете впустить его?
— Можешь, — сказал паша.
Мустафа дал знак, и, к изумлению паши, явился ренегат, сопровождаемый стражей и чиновниками халифа, за которым шел Кабыджи-Пахи с поднятым ко лбу фирманом.
Паша побледнел. Он знал, что час его пробил.
— Бисмиллах! — воскликнул он в страхе. — Во имя Бога, Кабыджи, кого тебе нужно?
— Султан, властелин жизни, посылает вам, паша, это как знак своей великой милости и внимания.
Тут Кабыджи-Пахи вынул шелковый шнурок и вручил паше таинственный свиток пергамента.
— Мустафа, — шепнул паша, — собери моих телохранителей, пока я буду читать, — я хочу оказать сопротивление. В таком отдалении от султана я не боюсь его и умилостивлю подарками.
Но Мустафе были слова эти не по нутру.
— О паша! — сказал он. — Кто может противостоять воле небесного правителя? Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!
— Я не покорюсь ему! — воскликнул паша. — Поди и зови моих вернейших воинов.
Мустафа вышел из дивана и воротился с немыми и некоторыми из подкупленных им солдат.
— Изменник! — воскликнул паша.
— Ля Илля иль Аллах! Нет Бога, кроме Аллаха! — сказал Мустафа.
Паша видел, что он предан; он прочитал фирман, прижал его ко лбу в знак своего повиновения и приготовился к смерти. Кабыджи-Пахи вынул второй фирман и вручил его Мустафе, которым он сделан был пашой.
— Барик Аллах! Хвала Богу за все! — сказал Мустафа с униженным видом. — Я раб султана и должен игполнить его волю! Да будет так.
Мустафа дал знак, и немые схватили несчастного пашу.
— Нет божества, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! — сказал паша. — Мустафа, — продолжал он, обращаясь к нему со злобной улыбкой, — да не уменьшится во веки тень твоя — ты, кажется, пил кофе.
Немые затянули шнурок и через несколько секунд на тело паши накинули саван.
— Кофе, — ворчал Мустафа, услышав последние слова паши. — Да, я чувствовал в нем какой-то особенный вкус.
Он понял, что, по всей вероятности, отравлен, и жажда власти и величия — все исчезло; боязнь и отчаяние наполнили его сердце.
Кабыджи-Пахи, сделав свое, удалился.