Почему я говорю о ней с такой жестокостью? Потому что, как только она приехала и я вышел, присоединившись к мужу и домочадцам, чтобы поприветствовать и поздравить ее с благополучным прибытием, она бросила на меня взгляд, означавший, что она не желает видеть меня в своем доме, а лучше бы мне и вовсе никогда не переступать его порога.
Не приняла ли она меня за сообщника Грегорио, который потворствует его разврату? Или же, напротив, она узнала о планах этого последнего насчет меня и их дочери, и не старалась ли она выразить этим свое несогласие с подобной инициативой или, наоборот, досаду на то, что я не слишком сговорчив? Во всяком случае, я сразу почувствовал себя лишним. Я даже подумал, не уехать ли мне немедленно, но сдержал себя. Мне не хотелось нанести оскорбление тому, кто принял меня как брата. Я притворился, что считаю, будто поведение его жены вызвано усталостью, последними днями поста и воспоминаниями о тяжких страданиях, испытанных Господом нашим в эту неделю, которые запрещают нам проявлять избыток радости. Но я здесь больше не задержусь. Уже вечером я не остался обедать с ними, отговорившись встречей с одним коллегой.
Что до знаменитой Джакоминетты, которую так нахваливал ее отец, я, по правде сказать, ее еще не видел. Она пробежала в свою комнату, ни с кем не поздоровавшись, и я подозреваю, что мать ее просто прячет.
Пора, давно мне пора в дорогу.
Я провел тяжелейшую ночь, хотя у меня ничего не болит. Ничего? Нет, мне больно, оттого что я уже больше не желанный гость в этом доме. Мне с трудом удалось заснуть, словно и самый сон я должен был красть или вымаливать будто подачку у своих хозяев. Недовольная гримаса на лице жены Грегорио за ночь стала еще безобразнее. Я не могу больше тут оставаться. Ни до Рождества, ни даже до Пасхи, которая наступит через два дня. Даже до утра. Я оставлю вежливую записку и тихонько уйду. Устроюсь на ночь в какой-нибудь дорожной гостинице возле порта, а как только будет корабль, я уеду.
На Восток или в Лондон? У меня — все те же сомнения. Разыскать сначала книгу? Или забыть о ней и лучше постараться спасти Марту — но как? Или забыть все безумства и вернуться в Джибле к моим близким? Я колеблюсь — более чем когда-либо.
23 апреля, Страстная пятница.
Я сижу в своей новой комнате, в гостинице под названием «Мальтийский крест». Из моего окна видна бухта порта и десяток кораблей с тугими парусами. Быть может, среди них и тот корабль, который увезет меня отсюда. Я пока еще в Генуе, и я ее уже покинул. Наверное, поэтому мне уже не хватает ее, и я вновь испытываю тоску по родине.