– Подожди, козлина! Щас я…
Она приоткрыла дверь. В щелку из коридора боязливо заглядывала Верка, костеллянша по кличке «Колобок». Маленькая и круглая, никогда и никем не любимая бельевщица обожала крупную Нельку, но вроде только по дружески, по девичьи, хотя с определенным легким лесбийским оттенком. Нет, ничего такого откровенного, просто обнималась да целовалась, когда той было или очень хорошо, или очень плохо. Сегодня, похоже, ей тоже было плохо, и Колобок пришла плакаться – к груди она прижимала бутылку «Пшеничной» и банку сосисочного фарша, вполне благородная закуска, а если добавить буханку хлеба, то ужин можно не готовить. С радости Верка обычно не угощала.
– Нелюнька, ты чего? Я тут к тебе. Недостача у меня за полугодие рублей на сорок. Но если что, то я пойду…
– Вер, да заходи. Я думала, что это мой козззел ломится.
Нелька замолчала и опять тупо уставилась в календарь… Верка постояла у дверей некоторое время, видимо ожидая похвалы за водку. Потом поняла, что Нелька действительно зла, а поэтому обычных обниманий с чемиками, охочками да ахачками не предвидится. Она по хозяйски прошла к столу и стала хлопотать как у себя в комнате, скрепя открывашкой по жести и звеня стаканами. Нелька последний раз ткнула стержнем в календарь, бросила его с досадой, и наконец стала помогать Колобку, хоть дел осталось вытрясти пепельницы, да нарезать хлеб.
– А где Петр?
– Пятница сегодня, он поди уж бухой. Давай, садись, щас Натаха тоже водки принесет. Надо сегодня нам, бабам, нажраться. С горя. Ой, моя бедная писенька – залетелааа! Опять надо идти скребтись. На куски бы его порвала, алкоту – два раза на неделю его гандоны из себя по утрам вынимаю. Придет кобель – я его пошлю, уже в натуре навсегда!
Наташа легка на помине – грохот страшный и дверь ходуном. Значит Ната с магазина, да не стучи ты так, сестричка, уже открываем. И действительно, на стол ложится сетка яблок, колбаса, сыр и, конечно, водка…
– Чего хмуримся, бабы?
– Ой, Наталья, день сегодня – труба! У Колобка опять недостача, у меня опять залет. Наливай, поехали!
Часа через два компания уже была весьма во хмелю, хотя и не «на веселе» – минорная атмосфера трех пьяных девиц шла в некий диссонанс с душно-загульной атмосферой комнаты, где запах свежевыпитой водки сплетался с ароматами гастронома и вонью табачного дыма. Свет лампы без абажура (разбили каким-то транспарантом еще 7-го Ноября, по пьни после демонстрации) резкими лучами резал сизую мглу. Дым стоял слоями, и было видно, как эти слои дрожат в такт трем тоскливо, но громко, поющих глоток. Ни у одной не было заметного слуха, хотя голоса были у всех, конечно если судить не по тембру, а децибелам. Классическая «Вот стоит калина…» чередовалась с «Миллионом алых роз» и «Ты такой холодный, как айсберг в океане…», а потом опять включалось нечто народное вперемешку с а-ля народным новым пошлым фольклором, типа «Не ходите девки замуж» ну и дальше там про сиськи набок… Когда в дверь опять постучали, исполнялась «А я люблю женатого…». Наташка, как самая трезвая, ибо опоздала на первые пару стопарей, заорала «Открыто!». На пороге покачиваясь стоял Петр, в его руках застыла бутылка, завернутая в коричневую оберточную бумагу. Песня оборвалась на полуслове.