Его зачастую не бывало дома как днем, так и ночью; его все вызывали в Сирении на бесконечные военные совещания, а может, он просто считал, что должен их посещать. Судя по доходившим до меня обрывкам его реплик, обращенных к слуге, он нередко проводил по три-четыре часа, томясь ожиданием где-нибудь в приемной, или бродил по заросшим дворцовым садам, восхищаясь необычными бабочками и претерпевшими видоизменения растениями, вырвавшимися из оранжереи наружу.
Его слуга, Мельм, упорно держался в стороне от меня. Выработанный им метод обхождения со мной заключался в том, чтобы делать вид, будто меня просто нет. Это удавалось ему так ловко, что мне начинало казаться, будто я исчезаю, стоит мне только остаться одной где-нибудь поблизости от него. Позднее, когда я стала обращаться к нему с приказами или просьбами по-крониански, он выполнял все, но с такой чопорной крысиной мордой, выражавшей отвращение, с таким невидящим крысиным взглядом, что я обычно старалась справиться самостоятельно или обходилась без каких-то вещей.
Живя в этих комнатах, я не оставила привычки спать допоздна. Я редко вставала раньше полудня. Стоило потянуть за веревку колокольчика, как тут же приносили воду для ванны, всегда горячую и безупречно чистую Среди горничных, которых я видела мельком, не оказалось ни одной знакомой мне. По-моему, большинство из них недавно наняли для службы в доме. И я ни разу не встретила ни Лой, ни Мышь — хотя вначале боялась, что мне придется с ними столкнуться.
Каждый день мне подавали завтрак и ужин, но я почти не проявляла интереса ни к тому ни к другому. Аппетит мой не исправился, однако я пристрастилась к сладким и фруктовым напиткам, сокам из цитрусовых или ягод, сливкам с грушами и гвоздикой.
Я заполняла дни своей жизни почти так же, как и прежде: рисовала картинки, играла в храмины или в карточные игры собственного изобретения. Кроме того, я изучала язык Гурца и почитывала книги из тетушкиной библиотеки. Я жила как изнеженный ребенок. Но я уже как-то не умещалась в подобной жизни. Снова и снова на меня находило нечто вроде приступов, необъяснимое беспокойство, своего рода страх, хотя и затруднилась бы сказать, чего боюсь, ведь все людоеды-великаны отступили. Лой запретили со мной общаться, а может, уволили. Боров-медведь заботился обо мне (и даже приносил подарки: то новые карандаши, то браслет, то ленточку) и вовсе не пытался подвергнуть меня каким-либо безумным и почти невероятным извращениям, которые описывали девушки в своих анекдотах на сексуальные темы.
Он спал в одной постели со мной, когда ночевал дома. Но за все время ни разу на меня не посягнул. Кровать моей тетушки-монахини, как ни странно, была широкой. Он крутился с боку на бок на своей половине постели и очень походил на колонну в выстиранной и наглаженной ночной сорочке; он бывал в хорошем настроении, когда уходил, и не будил меня. Когда же нам случалось оказаться в одно и то же время в вертикальном положении, в одежде, он целовал меня в щеку и гладил по голове. Иногда он сажал меня к себе на колени, но всякий раз ненадолго.