— А что это за люди? — спросил Макс, указал на картину.
— Из моей жизни, — ответило новоиспеченое дарование, — они ищут аути, чтобы навсегда уйти из нее.
Макс подошел поближе.
— Тут кажется что-то приклеено, да? А я-то сперва подумал, что это все намазано краской. Похоже как будто на листья.
— Сахарный тростник. Я представляю жизнь как поле сахарного тростника, на котором мы заблудились и откуда нужно выбраться.
— Насколько мне известно, в Хайалиа не растет тростник. И если вот это твоя жезнь, — Макс перевел взгляд с картины на её создателя, — то почему я не вижу тут ничего, чтобы могло ассоциироваться с кражей со взломом? Разве не я несколько лет тому назад оформлял на тебя поручительство? Кажется, тогда тебя посадили за грабеж?
— Вы что, с ума сошли?
— Разве твое имя не Дэвид Ортега?
— Мое имя написано здесь. Можете прочитать.
— Что? Де ла Вилья? Так это же твой псевдоним. В те времена, когда мне пришлось впервые с тобой познакомиться, ты был обыкновенным Дэвидом Ортегой. Ты попался на хранении краденного и отсидел примерно шесть месяцев.
Дэвид Ортега де ла Вилья развернулся и собрался было уйти.
— И что, кто-нибудь платит деньги за такую мазню?
Художник, в прошлом ресторанный уборщик, остановился и обернулся.
— Теперь мне понятно, почему она ушла от вас.
— Так берут у вас это или нет? Я хочу знать, как идут дела у моей жены, если уж на то пошло.
— Теперь ясно, почему она даже не разговаривает с вами. За две недели она продала уже пять таких работ. От трех до трех с половиной долларов за каждую.
— Ты что, смеешься? И сколько же у Рене выходит за месяц?
— Это её дело. И вас это не касается.
Макс промолчал. Дело-то, конечно, её, но только до сего времени это ему приходилось из своего кармана оплачивать счета за аренду и за телефон — ну, хоть за эти её дурацкие горшки он не стал платить, за эти трехфутовые железные пепельницы, оторвать которые от пола было по силам лишь двум физически крепким мужчинам. Ему очень хотелось, чтобы сейчас она вошла сюда, неся пакетик с бутербродами для своего Да-вида — тогда он провел бы её в кабинет, и уже там объявил бы, что все, хватит, пусть теперь живет своим умом и как ей заблагорассудится. А он к чертовой матери бросает заниматься своими залогами-поручительствами и подает на развод.
Он разглядывал картину, стоявшую перед ним.
А может быть все же пока не стоит с ней разводиться.
Просто решительно объявить, что оплачиваить её счета он больше не собирается.
Да-вид, художник-взломщик сказал:
— Видите вот эту фигуру? — с этими словами он подошел поближе к картине. — Посмотрите на неё хорошенько. Вы в ней никого не узнаете?