Бог даст — всего-то кнутом вас посекут да отпустят на все четыре стороны. Хуже, коли глаз лишат, за то, что вы на жену шахскую взор бросить посмели. Да все ж таки не убьют ведь!
— Да ведь не один я был! — сказал Яков. — А Дуня-ша моя и Никола-купец? Что с ними-то станет?
Вновь вздохнул князь Григорий Алексеевич да взор свой потупил.
И, на других узников не глядя, а лишь к Якову одно -му обращаясь, отвечал:
— Купчику тому, что бежать вам пособлял, я уж ничем не помогу. Потому — не имеет он к нашему ведомству никакого касательства, отчего не могу я за него пред императрицей хлопотать. Да и вина на нем больно великая — как вас ловили, он, силушку свою в узде не сдержав, персиянина одного рукой стукнул, да так, что до смерти зашиб.
— А Дуняша?! — вновь напомнил Яков.
— Так ведь не Дуняша она, а Зарина ныне, — отвечал вполголоса князь. — Хоть не по крови, да по вере своей — персиянка! Да мало того — жена шаха Надир Кули Хана, коему по праву принадлежит. И может он с нею, по законам их басурманским, поступать как угодно, за неверность ее наказав!
— А коли так, коли казнят ее — так пусть и меня с ней вместе! — сказал Яков. — Без нее, без Дуняши, все одно жизни мне нет!
Всплеснул руками Григорий Алексеевич.
— Да ведь и казнят, непременно казнят, можете в том даже не сумневаться, — в сердцах вскричал он. — Да как же вы не понимаете, сударь мой, что не в России мы, а в земле персиянской! Да ведь что толку с того, что не одну ее, а и вас тоже басурмане на кол посадят? Ведь инородка она вам, к чему же судьбу свою с ее связывать!
Да только увидел тут князь, как Яков губы упрямо поджал да нахмурился, и, тон свой сменив, уговаривать его стал.
— Да разве мало вам девок русских, кои одна другой краше? Ведь жених вы завидный — приедете домой, любую выбирайте, да, благословения батюшки испросив, — сразу и под венец! А уж я на вашей свадьбе посаженым отцом буду и детушкам вашим, что народятся, крестным!
Но не надобно Якову иных девиц, кроме Дуняши. Как бросит он ее?.. Да не ее одну, но и купца Николу, что согласился им помочь и через то дело божеское под смерть себя подвел.
— Что скажете, друг мой разлюбезный Яков Карлович?
Мотает Яков головой, будто бычок, да мычит лишь. Вздохнул князь Григорий Алексеевич — да делать нечего!
Видно, лишь палач один способен образумить сию голову неразумную! Жаль!..
Но все ж таки повторил:
— Подумайте, сударь, а как надумаете чего, велите меня к себе звать!
Сказал так да по лестнице шаткой наверх полез, к воздуху и свету дневному...
Скрипнули пронзительно петли.