Он замолчал и, протянув руку, погладил ее по щеке. Его прикосновение показалось Айше чудовищным. Она отшатнулась, но Голландец повернул руку и погладил ее кожу тыльной стороной ладони, даже не улыбнувшись.
— Скажи мне одну вещь, — произнес он, — и, возможно, я отпущу тебя. Где мне найти Тома Холли? Он здесь? Он еще не вышел на связь с твоим другом Майклом Хаитом?
Айше молчала.
— Пойми: я все равно его найду. Его видели сегодня утром по пути в Каир. Тебе будет легче, если ты расскажешь мне, где и когда они должны встретиться.
Айше по-прежнему молчала.
— Ну хорошо. Посмотрим, удастся ли тебя разговорить.
Он повернулся к ней спиной и прошел через комнату туда, где у стены были выстроены персонал и пациенты.
— Вот эту, — сказал он, указывая на Фадву. Мухтасиб вытащил ее из строя. Из ран девочки снова текла кровь. Глаза были крепко закрыты от боли.
Голландец положил руку на шею Фадвы.
— Она будет первой каплей, — сказал он, поворачиваясь к Айше, которую сейчас держал Бутрос.
Огромная ладонь Голландца с легкостью обхватила хрупкую детскую шейку. В толпе произошло движение. Какой-то старик протиснулся между мухтасибами и приблизился к Голландцу. Это был отец Григорий.
— Оставь ребенка в покое, — сказал он. — Возьми меня вместо нее.
Голландец ослабил хватку и долго смотрел на священника, как будто оценивая, кто из них весит больше.
— Я тебя знаю, — сказал он наконец. — Тебя зовут Григорий. — Он отпихнул Фадву в руки мухтасиба и подошел к священнику.
— Ты так стремишься увидеть своего Бога?
Григорий ничего не сказал.
— Твоя жизнь за ее жизнь. Ты этого хочешь?
Старик кивнул.
— Ладно.
Голландец протянул руку за пистолетом и велел Григорию встать на колени. Старик выполнил приказ со всем достоинством, на какое был способен, несмотря на боль в спине и ногах. Разве теперь боль что-нибудь значила? Голландец приставил ствол ко лбу священника. В это мгновение Григорий поднял голову, посмотрел прямо в его глаза и прошептал что-то очень тихо — так тихо, что его слышал только Голландец. Айше увидела, как от щек Голландца отхлынула кровь и дикая ярость исказила его лицо. Он нажал на спуск. Старик повалился как старая тряпичная кукла, и его седые волосы окрасились кровью.
Голландцу, похоже, потребовалось огромное усилие, чтобы восстановить контроль над собой. Его голова дрожала, щеки и губы побелели, глаза смотрели в разные стороны. В тишине, последовавшей за выстрелом, он долго стоял над телом старика, как будто ожидая, что тот пошевелится. Но отец Григорий лежал неподвижно, и вокруг его головы растекалась лужа крови.