Едва поезд успел прибыть на Центральный вокзал столицы, как Франц-Фердинанд ринулся в ожидавший его автомобиль и без чинов свиты, лишь с одним адъютантом отправился на Штубенринг, в военное министерство. Молча, не обращая внимания на вытянувшихся в струнку часовых, наследный принц проскочил в кабинет Урбанского. Не здороваясь, он подошел к полковнику и раздраженно заговорил:
— Это не по-христиански — поощрять к самоубийству! Самоубийство всегда было неугодным богу делом, но, если кто-то еще протягивает свою руку, чтобы помочь осуществить его, это уже варварство! Да, да! Варварство!.. Как можно допустить, чтобы человек умер, не приобщившись святых тайн?! Даже если бы он был тысячу раз негодяем. Всякая сволочь, которую вешают, хотя бы у виселицы получает церковное благословление! Этого предателя я бы тоже с удовольствием вздернул, да, вздернул, но перед вздергиванием хорошенько бы допросил, чтобы выявить сообщников! В Берлине считают, что у Редля остались сообщники, а вы их покрыли этим самоубийством…
— Ваше высочество, — позволил себе прервать злобную речь эрцгерцога полковник Урбанский, — никто не приказывал Редлю кончать с собой!
— Достаточно и того, что вы не удержали его от самоубийства. А теперь мы бессильны что-либо расследовать… Бес-силь-ны!
Закончив тираду, наследник резко повернулся и почти бегом покинул комнату. Он смерил на прощанье колючим взглядом всех офицеров, собравшихся в приемной по случаю его неожиданного визита, после чего помчался в Шенбрунн к своему престарелому родичу и политическому антагонисту.
Фыркающий экипаж эрцгерцога подкатил к парадному входу во дворец, лакеи согнулись в поясном поклоне перед его высочеством, но он и здесь не удостоил никого взглядом.
Франц-Иосиф уже закончил разбор всех государственных бумаг. Теперь государь просто так сидел за своим вычурных форм белым столом и не мигая смотрел в пространство.
Несмотря на взаимное озлобление, которое царило в душах эрцгерцога Франца-Фердинанда и престарелого монарха, прислуга никогда не должна была видеть малейших проявлений нелюбезности дяди к племяннику, тем паче наоборот. Правило соблюдалось свято и в Шенбрунне.
Франц-Иосиф в трудом поднялся со своего кресла, сделал вид, что обнимает эрцгерцога за плечи. Его рот со втянутыми старческими губами под густыми седыми усами, переходящими в пышные бакенбарды, прошамкал какое-то подобие приветствия. Затем немощный император вновь опустился в теплое кресло.
Движением руки эрцгерцог удалил из кабинета секретаря его величества, для которого, собственно, и разыгрывалась эта комедия нежного приветствия и душевного объятия, и сразу же приступил к сути дела. Отношения между родственниками были весьма натянутые, поэтому наследник начал совершенно официально: