В Ностевский замок въезжали арагвинцы, громко разговаривали, шумно расседлывали коней, высоко поднимали роги, осушали их до дна за слияние двух рек: Арагви и Ностури.
А вот и Зураб… «Верь слову, но бери в залог ценности…» – мысленно повторил Георгий.
Зураб, как всегда, шумно обнял Саакадзе и спросил, соберутся ли азнауры для разговора.
– Для какого разговора? – удивился Георгий. – Съедутся друзья отметить день моей Русудан.
– Я так и думал, брат, – не рискнешь ты сейчас восстанавливать царя против себя.
– Ты был на съезде, Зураб?
– Это зачем? Съезд церковников, а я, благодарение богу, еще не монах. – И Зураб звучно расхохотался.
– Съезд не только монахов, там немало и твоих друзей, – медленно проговорил Саакадзе.
– Э, пусть разговаривают. Все равно, чего не захочу я, того не будет… А я захочу только угодное Моурави.
– А тебе известно, что Дигомское поле постепенно пустеет? Князья убирают чередовых, а мне это неугодно.
– Об этом с тобой буду говорить… Если доверишься мне, князья вернут дружинников.
– Какой же мерой заставишь их?
– Моя тайна, – смеялся Зураб. – Впрочем, такой случай был: князья согласились усилить личные дружины, только Нижарадзе заупрямился: «Если всех на коней посадить, кто работать будет?» А ночью у его пастухов разбойники лучшую отару овец угнали. Зураб снова звучно захохотал. – Сразу работы уменьшилось.
– Подумаю, друг.
– Думать, Георгий, некогда. В Телави Теймураз, желая угодить княжеству, весь тесаный камень, присланный тобою на восстановление кахетинских деревень, повелел передать князьям на укрепление замков: «Дабы тавади Кахети могли нас надзирать, хранить, нам помогать и держать себя под высокою и царственною нашей рукой».
– Ты не ведаешь, Зураб, многие ли из тавади, присвоивших мой дар, были в числе разбойников, угнавших баранту у Нижарадзе?
Зураб нахмурился – опять «барс» унижает княжество, – но тут же перевел на шутку:
– Э, Георгий, пусть камень им будет вместо шашлыка, неразумно портить себе такой праздник…
Тамаду к полуденной еде не выбирали. Веселье начнется послезавтра, в день ангела Русудан, и продлится дважды от солнца до солнца. Поэтому шутили все сразу, пили, сколько хотели, – мужчины в Охотничьей башне, а женщины отдельно, в покоях Русудан.
Среди шума и песен Саакадзе уловил быстрый цокот копыт: нет, это не гость спешит к веселью, – и незаметно вышел. Переглянувшись, за ним выскочили Папуна и Эрасти.
Бешеный цокот приближался, и едва открыли ворота, на взмыленном, хрипящем коне влетел Бежан. Но почему взлохмачены полосы, измята ряса, разорван ворот?!