Иногда по ночам он прерывал наслаждения и задавал своей подруге вопросы:
— Довольна ли ты своей судьбой, Зинаида?
Сказочно пышная Зинаида потягивалась в подобострастной истоме:
— Я почти довольна своей судьбой, довольна на 99 и 9 десятых процента, а если бы ты…
— Я понимаю твою мятущуюся душу, понимаю все величие этой одной десятой, — говорил он и начинал бурно клокотать, а через некоторое время спрашивал: — Но понимаешь ли ты меня?
Зиночка, теперь уже довольная на 99 и 99 сотых процента, отвечала:
— Мне кажется, что я понимаю тебя и всю красоту твоей мечты. Ты, как могучий дух, преобразил этот заплеванный вестибюль в величественный чертог, в эстетический храм нашей роковой страсти, ты не похож на всех этих серых обыденных мужчин, на замминистров и милиционеров, врачей, парикмахеров и водолазов, которых я знала до тебя, ты смерч огня и стали, могучий и гордый дух, но иногда, Вениамин, я теряюсь, твои загадочные слова все еще непонятны мне…
— Какие же это слова? — возбужденно хохотал Попенков.
— Ну, например, вот эти слова, которые ты говоришь в порыве страсти: бу жиза хоку ромуар, тебет фелари…
— …кукубу? — вскрикивал Попенков. Диалог на некоторое время прерывался.
— Да, вот эти слова, что они значат? — слабо спрашивала Зиночка потом.
— Ха-ха, — благодушествовал Попенков, — ведь ты же знаешь, что я не какой-нибудь заурядный человек, да и среди птиц я отличаюсь определенными качествами. Я — Стальная Птица. Это наш язык, язык стальных птиц.
— Ой, как интересно! Как это меня волнует! Стальная! Птица! — задыхалась Зиночка.
— Кукубу! — вскрикивал Попенков,
Диалог вновь прерывался на некоторое время.
— А есть ли еще подобные? Существуют ли еще в мире такие, как ты? — возобновляла разговор Зиночка.
— Не так много пока, но и не мало. Ранее предпринятые попытки, к сожалению, рухнули, думаю, что это результат половинчатых мер, топтания на месте. Чиви, чиви зол фарар, ты понимаешь?
— Почти.
— Пока мы вынуждены ходить в пиджаках и ботинках и шепелявить по-английски, по-немецки, по-испански. Вот и мне приходится пользоваться великим и прекрасным, правдивым и свободным, чтоб его черт чучумо роги фар! Но ничего, придет время! Какие я силы чувствую в себе! Какое предназначение! Ты знаешь, — шептал он, — я — главная Стальная Птица…
— Ты главная! Главная! Главная! — задыхалась Зиночка.
— Кукубу! — вскрикивал Попенков.
— Поделись со мной своими планами, моя Стальная Птица, — нежно лепетала после паузы Зиночка.
Попенков выбегал из будуара и возвращался в чугунных сапогах на босу ногу.
. — Я все могу, — говорил он, расхаживая вокруг ложа, — я все устрою, как захочу. Вначале я завершу свой маленький эксперимент с этим маленьким шестиэтажным домом. Я всех их засажу за ткацкие станки, всех этих интеллигентов. Они все у меня будут ткать гобелены, все эти Самопаловы, Зельдовичи, Николаевы, Фучиняны, Проглотилины, Аксиомовы, Цветковы…