Однако ничего от родительской ласки не осталось в его движении, когда палец его заскользил дальше — вдоль ее скулы к шее. Палец продолжал тащить за собой подол ее платья — вдоль шеи к ключице. Взгляд его следил за движением пальца к ямочке у горла, где он наконец замер в нерешительности и, слава Богу, остановился. Эмма поежилась, попробовала заговорить, но все, что ей удалось сделать, — это облизнуть сухие губы.
Тропинка, что проложил его палец, явственно ощущалась Эммой, ибо в том месте, где палец оставил невидимый след, припекало — как припекает солнце, если его луч направить через увеличительное стекло.
— Вы... — сказал он наконец и замолчал в этой своей странной манере весьма своеобычно распоряжаться паузами, — совсем не из пугливых, вы об этом знаете?
Эмма заморгала.
— Могу вас уверить — у вас все очень хорошо получилось. На этом можно остановиться, вы достигли цели.
Он засмеялся. Искренне, от души. Впрочем, его чувство юмора Эмме совершенно не импонировало. Еще секунда, и он наклонился, поставив локти для опоры на край стула, и очень-очень пристально на нее посмотрел. Ей не нравился этот взгляд. После чего столь же стремительно выпрямился.
Господи, каким он ей отсюда казался высоким — словно голова в потолок упирается.
Он огляделся с рассеянным видом, будто забыл, что собирался сделать, а затем, кажется, вспомнил и отступил.
Отступил — видимо, чтобы лучше рассмотреть дело рук своих. Из-под собственного колена она наблюдала за тем, как он отошел к подоконнику и уселся на него. Скрестив руки на груди, он склонил голову набок и с новой точки принялся критически обозревать стул с привязанной к нему Эммой.
— Вы знаете, — вдруг сказал он, — я ведь могу с вами сделать все, что угодно, все, что захочу, и вы ничем не можете мне помешать.
— Какое занятное наблюдение, — сказала Эмма, стараясь не показать, что боится.
— Избавьте меня от жалоб. До сих пор у вас это неплохо получалось.
Эмма замолчала, решив наконец внять совету Джона Такера и быть если не покорной, то хотя бы тихой.
Монт-Виляр рассмеялся. Он явно умел веселить себя сам, тренируя воображение.
— И что бы я с вами ни сделал, я всегда могу вас после этого сдать шерифу, и он вас арестует, даже если вы будете на меня жаловаться. — Монт-Виляр с сарказмом покачал головой и тоном, в котором был даже некий намек на сочувствие, произнес: — Таково несовершенство нашей судебной системы. Вся власть у тех, кто наделен властью. Я виконт, а вы никто. Мне нравится быть виконтом, — признался он. — Я вам об этом не говорил? Несмотря на все те неприятности, что мне пришлось разгребать в связи с получением титула, я все равно считаю, что игра стоит свеч.