— Иди отсюда, — медленно сказал Спиридон, — и не приходи больше.
В полном молчании греки на веслах отплыли от берега. Человек в белой рубашке выругался сквозь зубы и скрылся в переулке.
* * *
В крошечной неопрятной лавочке Борис долго торговался с пожилым турком, но выменял-таки свой железнодорожный френч на парусиновую блузу грязно-белого цвета. Штаны, которые турок продал ему, были из странной материи, которую Борис определил как чертову кожу, во всяком случае, на черте она была бы более уместна, чем на брюках. Английские ботинки ничуть не пострадали ни от лазанья по горам, ни от морской воды. В парусине Борис почувствовал себя человеком, потому что воздух по мере восхода солнца все больше напоминал парную. После лавчонки Борис зашел в первую же парикмахерскую, попросил подстричь коротко и побрить. По окончании процедуры брадобрей сунул ему под нос зеркало. Борис внимательно оглядел себя и остался доволен: царапины на лице зажили, желтеющих синяков не было заметно под загоревшей кожей, коротко стриженные волосы придавали ему более мужественный вид. Выбитый подлецом Карновичем зуб был не передний, так что ничто не портило внешности. Борис с грустью пересчитал оставшиеся деньги, кинул парикмахеру мелочь и вышел на воздух. К тому времени окружающая среда напоминала уже не парную, а, скорее, оранжерею Ботанического сада. Этому способствовали ещё и разные тропические растения, даже пальмы. На главных улицах — Греческой, Мариинской — пальмы росли в кадках, и это ещё больше напоминало оранжерею. На улицах попроще пальмы росли прямо так, и казалось, что они этого стесняются. Город полностью пробудился и жил своей обычной суматошной жизнью портового и торгового города. По деловой Греческой, где располагались конторы крупных иностранных фирм, а также конторы помельче, носились коммерсанты, на всех лицах написана была озабоченность делом. Борис разглядывал солидных немногословных турок, экспансивных живых итальянцев, — эти жестикулировали и бегали, казалось, больше всех. На набережной двери лавок были открыты, и видно было, как владельцы — все толстые персы — важно и тихо беседуют о своем, либо спят прямо на полу. Над городом витал прочный дух крепкого турецкого кофе. Кофеен было великое множество. На приличной Мариинской улице кофейни были шикарные, с оркестрами, с зеркалами, с медными дверными ручками и светильниками, начищенными до рези в глазах. Публика в них была соответствующая: английские офицеры, моряки в белоснежных кителях, дамы в шикарных туалетах.
Борис свернул в сторону и посидел немного в кофейне попроще, где в полумраке светилась угольками жаровня и хозяин, как дьявол или алхимик, колдовал над удивительным напитком, а слуга, сбиваясь с ног, носил и носил крошечные дымящиеся чашечки, сопровождаемые по турецкому обычаю стаканом холодной воды.