— Нечем, — согласилась Шандра. — Кордей, быть может, и пират, но пираты мне нравятся больше воров. Гораздо больше!.
Тут она нежно взглянула на меня, так что пришлось отплатить ей поцелуем. Некоторое время мы были очень заняты, и я уж подумывал о том, не перебраться ли в спальню. Я чувствовал, что способен на многое, даже без всяких химических средств; утром я хорошо потрудился, а есть ли лучший стимул к любви, чем гениальная идея? Особенно в части одежд для тантрических игрищ…
Но Шандре, вдохновленной пиратской историей, хотелось узнать все подробности. Например, такую: как поживают на Дальнем ограбленные миссионеры.
— Разве правительство не обязано возместить им ущерб? Ведь Кордей был государственным служащим…
— И весьма высокого ранга, — согласился я. — Он обладал большими полномочиями: мог разрешить или не разрешить посадку и, уж во всяком случае, отвечал за все, что происходит на территории порта. Так что власти, безусловно, несли ответственность за его авантюру. Однако… — Я смолк и сделал мысленный подсчет. — Однако припомни, что Кордей провел на Дальнем больше трех веков, и ко времени грабежа двадцатая часть аборигенов являлась его прямыми потомками. Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
— Что ж, — заметила Шандра, будто подводя итог, — так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
— Calamitas virtutis occasio [3], — процитировал я и добавил:
— Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера — личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера — индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются — попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.