— Положим, есть другая аксиома: без приличных штанов и босиком щеголять по морозу не будешь, — не согласился Дроздов. — Брать, кроме как у земли, неоткуда. Весь мир и мы плаваем в этой проблеме, как в отравленной свинцовой водице.
— В данном случае меня интересуют «мы». Кто «мы»? — пожал плечами Тарутин. — «Мы» — общо и расплывчато. Для девяноста процентов нашего брата моральной проблемы нет. Бери, грабь, шуруй… Без приличных штанов ты ходить не хочешь. А я, представь, патриархальный дикарь, и готов щеголять в дешевеньких примитивных брюках.
«У него не было, нет и не будет умиротворения, — подумал Дроздов. — Он болен навязчивой идеей».
— Ладно, давай без ерничества! Утверждение, Игорь, есть: разумная умеренность в потреблении ресурсов и возвращение земле всех долгов. Первое — очень простое и страусу известное. Сколько вырубил леса, столько и посади. Иначе лет через пятнадцать даже тайга превратится в мусор. Второе — посложнее. Взорвать к чертовой матери не оправдавшие себя равнинные плотины, ликвидировать загнивающие водохранилища и вместе с ними возникшие микроклиматы, где начинается туберкулез. Третье…
— На третье — кофе, — прервал Дроздов.
Из кухни вбежал с кофейником Улыбышев; на бегу нюхая воздух вздернутым носиком, воскликнул:
— Ах, экзотический аромат! — и бросил кофейник на подставку, замотал пальцами, подул на них, схватился за мочку уха. — Невообразимо огненный, — сказал он, смущенно оправдываясь, и зазвенел чашками, расставляя их, но тут же, словно ударенный в затылок, оглянулся боязливыми глазами на Тарутина, выговорил запинающейся скороговоркой: — Я… я помешал разве?
— И я тоже думаю об этом.
Тарутин со скрещенными на груди — руками, откинувшись к спинке дивана, смотрел на Улыбышева в задумчивости, и он оробело пробормотал:
— Помешал, да?
— Помешал, — отозвался Тарутин невозмутимо. — Если ты, Яша, по своей милой откровенности, случайно предашь меня в кулуарном разговоре, то это ничего не значит. Я давно окружен недругами. И поэтому только лишний раз придется спеть романс «Мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний». Я имею в виду веру в тебя. Если же предашь в кулуарах не меня, а Игоря Мстиславовича, то я этого не прощу никогда.
— Почему вы это мне говорите? — растерялся Улыбышев, так краснея, что, казалось, выступят слезы. — Разве я подавал повод? Зачем вы меня оскорбляете? Я иногда спорю с вами, когда не во всем согласен… но я отношусь… отношусь к вам с таким пиететом… как ни к кому!..
— Что за слово? «Пиететом»! К чему так громко? — недовольно перебил Тарутин. — Предупреждаю тебя, потому что мания предательства стала сейчас как эпидемия гриппа. Предают друг друга и оптом, и в розницу, и ради красного словца. Последнее — самое распространенное.