— Преступление — громко сказано. Недомыслие.
— Пошел ты! — выругался с сердцем Тарутин. — Мы поссоримся с тобой навечно! Ты еще веришь в какие-то случайные заблуждения, ошибки, недомыслие! Хохотать можно до упаду! Все ошибки — почти сознательные! Ошибочки эти ведут к гибели экономики, а потом уже — России. Министерские монополии, с которыми мы имеем дело, командуют в нашей стране миллиардами. Обещают изобилие — и десятки лет ноль целых, ноль десятых! Изобилие — в мечтах, в болтовне, в мифических цифрах. В чем же дело, а? А дело в том, что эти всесильные монополии пустят Россию по миру с протянутой рукой!
— Не слишком?
Тарутин взглянул с презрительным сожалением.
— Я тебя уже послал к хрену! Этого мало. Посылаю тебя подальше! Ты, как я думаю, — космополит, гражданин мира. А я русский — до ногтей. Поэтому не желаю гибели России. Самой многострадальной, всеми ненавидимой, ибо до предела талантливой и, стало быть, опасной. Я не умиляюсь, я знаю русский дурашливый характер. Но я его никогда не променяю ни на какой другой рационально выверенный! И если уж хочешь знать все до конца, то с некоторых пор я считаю себя в состоянии необъявленной войны со всеми этими проституирующими ничтожествами, со всей этой ведомственной мафией, которая не хочет упустить из своих рук миллиарды, власть и черную икру… И как бы они ни ненавидели меня, черт их возьми, я буду продолжать с ними войну, партизанскую!
— И нет ни Бога, ни умиротворения в своем доме? — проговорил грустно Дроздов, и в его памяти возник тот парижский ресторан, обед делегации экологов, накрахмаленные скатерти, гигантские зеркала, отражающие пышные, как хрустальные растения, люстры. Официальная скука однообразных до отупения речей, потом весенний парк в предвечернем туманце и рассказ Тарутина о монашенке во всем черном, встреченной у ворот церкви Богоматери: «Ищи умиротворение в своем доме».
— Нет! — грубовато отрезал Тарутин. — Хватит! Никого и ничего я сейчас не боюсь: ни Бога, ни черта, ни тюрьмы, ни смерти! И знаешь, что? Ни в любовь к ближнему, ни в рай земной, ни в нравственную политику я сейчас не верю. Что-то выветрилось… Меня вроде оболгали ни за грош. Может быть, мы все — обманутое поколение. Нас водят за нос. Вернее — нас предали. Иногда думаю: мог бы я быть Робеспьером? Мог. Но — без крови. Бездарных министров казнить переводом в чернорабочие. Глупцов из академиков — в дворники. Высоких администраторов — в грузчики. Жестоко, а? Мягенько, мягенько и либерально! Впрочем, у меня и кулаки чешутся. Вот какое зверское настроение — охренеешь!