Убедившись, что самообладание к ней вернулось, Элен направилась к гостиной. Дробь ее каблучков эхом отдавалась от старых каменных плиток пола. Она повернула ручку и толкнула дверь, одновременно подумав, что они с Кэт переедут из этого дома в другой: слишком много призраков в этих стенах, и не только Ингрид Нильсон, но и ее собственных.
Прямо напротив двери у противоположной стены в кресле сидел мужчина. Он, должно быть, услышал ее шаги — весь его вид выражал напряженное внимание. Он подался вперед, вцепившись в ручки кресла, обратив лицо к двери. Элен остановилась. Эдуард молча поднялся из кресла.
Они застыли, глядя друг на друга. Встреча так потрясла Элен, что она не в силах была ни пошевелиться, ни заговорить. Она смотрела на него в упор, и тишина, казалось ей, гремит у нее в ушах, готовая вот-вот разрядиться взрывом. Эдуард поднял и уронил руку.
Высокий брюнет в черном костюме; рука, когда он ее поднял, дрожала. В проясненности потрясения она на миг увидела его как в перевернутом бинокле — далеко-далеко и отчетливо до последней мелочи: родной до боли, совсем чужой. Она разглядывала его черты, словно видела их впервые. Это волосы; это крылья носа, овал щеки; это линия губ.
Слова, предложения, фразы клубились у нее в голове и куда-то проваливались, оставляя после себя пустоту. Комната расплылась, затем внезапно и резко обрела четкость, и в эту секунду Элен испытала безграничную радость, какую нельзя было выразить никакими словами, от которой замерло сердце и все кругом погрузилось в оцепенение. И тогда Элен ощутила, как эта радость высоковольтной дугой неимоверной силы перекинулась через разделяющее их пространство и замкнулась на Эдуарде. Радость настолько могучая, неодолимая, безумная и совершенно дурацкая, что Элен начала улыбаться — не в силах не улыбнуться, — и, видимо, он почувствовал то же самое, потому что в этот миг глаза у него загорелись, и он улыбнулся в ответ.
Он шагнул к ней, остановился, согнав улыбку с лица. Прямота, сдержанность, привычка скрывать сильные чувства и небрежная легкость, с какой он это делал, — она мгновенно распознала все эти достоинства, которые так в нем любила.
Лицо Эдуарда было отнюдь не бесстрастным, но, когда он заговорил, голос прозвучат спокойно и ровно:
— Я убеждал себя, что в один прекрасный день ты мне напишешь. Или я подниму трубку и услышу твой голос. Или войду в комнату и увижу тебя. Все пять лет я повторял себе это каждый день…
— Но я написала, Эдуард, я и в самом деле написала тебе…
Она шагнула к нему и тоже остановилась.