Ущерб был практически невосполнимым: степень разрушения наивысшая, хаос абсолютный. За грохотом взрыва последовала мертвая тишина. Тишина длилась секунд десять. А потом весь Кабул зашелся криком и воем сирен.
Взрывная волна опрокинула меня на спину, что и спасло меня, потому что харчевню буквально вывернуло наизнанку, и окажись я не у дальней стены, а ближе ко входу, мне бы не поздоровилось. К тому моменту, как я вновь оказался на ногах, без единой царапины, всеобщая паника достигла апогея. Вдали уже визжали полицейские сирены, и тут мне пришло в голову, что взорванная харчевня — не лучшее место для иностранца без документов.
Поэтому я хладнокровно презрел крики умирающих, героически унял искушение прийти на помощь своему ближнему, и даже не стал искать свой стакан с пивом. Да и вряд ли бы я смог его найти в таком бедламе: прилавок как корова языком слизнула, исчезла и открытая жаровня, и столы со стульями, и большинство посетителей. Я взял ноги в руки и ушел в спринтерский забег. Такой прыти я от себя никак не ожидал. Я дунул вдоль по улице, свернул за угол — и едва не снес мужчину с окладистой черной бородой.
— Ты жив? — У него отвисла челюсть.
— А ты говоришь по-английски!
— Будь ты проклят, Таннер! Да ты у нас просто бессмертный!
Он выхватил из-за пазухи колоссальных размеров пистолет и приставил его к моему лицу.
— Ну уж на этот раз ты от меня не уйдешь! — пообещал он. — Кинжалы тебя не берут, яды тебя не берут, в воде ты не тонешь и в огне не горишь. Но вот с дыркой в башке ты вряд ли доживешь до вечера.
— Минуточку! — осадил я его. — Ты хоть сам понимаешь, что делаешь? Ты хорошо подумал?
Он недоуменно вылупился на меня.
— Ты совершаешь грубую ошибку! — рассудительно продолжал я.
— Ну, говори! — потребовал он.
— Так вот… — начал я и ударил его ногой в промежность.
Трудно найти более убедительный аргумент, чем удар в промежность.
Такой удар, пускай хотя бы и отчасти, носит характер психической атаки. Даже если удар в промежность не достигает цели, мужчина после него как правило сгибается пополам и стонет секунд двадцать, пока до него наконец не доходит, что ему совсем не больно. Просто мысль, что какой-то гад врезал тебе по мошонке, болезненна сама по себе, а я наградил своего бородатого друга не просто ложным замахом. Мало того, что мой удар попал в яблочко (или в яичко, если угодно), но я вложил в него всю мощь своей ударной ноги и, надо полагать, навсегда лишил его радости счастливого отцовства. Что, учитывая природу генов, которые он мог бы передать потомству, и принимая во внимание степень перенаселенности нашей планеты, меня не сильно расстроило.