Король удивленно взглянул на жену.
— Давненько, друг мой, — сказал он, — не просили вы меня развлечь вас.
— Вам надо почаще веселиться, государь. Болезнь непременно отступит, если вы забудете о ней. — Женщина накрыла своей рукой руку мужа и продолжала ласково, но настойчиво: — Представьте только, вы нарядитесь, к примеру, дикарем, а я, глядя на вас, в который уже раз скажу себе, что вы — самый сильный и самый храбрый из всех мужчин и что нет для меня большего счастья, чем покоряться вашей воле.
— Дикарем? — задумчиво повторил король. — А кем же нарядятся остальные?
— Мне нет никакого дела до остальных, — прошептала Изабелла. — Главное для меня — это знать, под какой маской скрываетесь вы.
Тут королева томно взглянула на мужа, слегка сжала его пальцы — и с удовлетворением услышала:
— Все будет так, как вы хотите, дорогая моя! Да когда же наконец подадут десерт?! У меня нет больше сил дожидаться. Я хочу в нашу опочивальню!.. Королева потупилась и прошептала:
— Вы так нетерпеливы, сударь… Я рада, что вы все еще желаете меня.
Говоря эти слова, Изабелла безусловно кривила душой. И все же нельзя было назвать ее бессовестной лгуньей, ибо, после того как доктора сочли короля исцеленным, она действительно часто мечтала о близости с мужем — одновременно страшась ее. Женщина очень боялась Карла, боялась, что его припадки вернутся, что он обезумеет прямо у нее на глазах, но риск разделить ложе с сумасшедшим придавал особую остроту супружеским отношениям и заставлял красавицу всякий раз трепетать от непритворной страсти.
…А на следующий день королева успела шепнуть герцогу Орлеанскому, который присутствовал на утренней церемонии одевания Карла:
— Он согласился нарядиться дикарем…
Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы смутный пока замысел герцога окончательно созрел.
Через две недели после только что описанных событий во дворец Сен-Поль съехалась вся французская знать. Празднование свадьбы господина де Вермандуа было лишь поводом — все (или почти все) радовались тому, что король выздоровел и что смутным временам пришел конец. Надежды эти оказались напрасны — впереди Францию ожидало множество бед и испытаний, но в начале 1393 года об этом, разумеется, никто не догадывался. Парижане хотели веселиться и шумно выражали одобрение своему королю, который впервые за долгие месяцы решился посетить бал (то, что прежде он не мог себе этого позволить из-за болезни, в расчет не принималось: народ полагал, что их государь попросту «скучал», то есть маялся приступами непонятной тоски, а теперь, мол, она отступила, и король вновь будет править страной сам, без помощи своих алчных родственников).