— Пишите, мадемуазель, иначе я не ручаюсь за себя.
— Шевалье, но неужели вы способны убить беззащитную женщину?
— Вы сломали жизнь Колетты. Но еще можно все исправить, мадемуазель, и я всего лишь принуждаю вас к благому поступку.
— А если я не стану писать под вашу диктовку? Острие шпаги чуть сильнее прижалось к коже, оставив на ней маленькую вмятинку.
— Ну что же, шевалье, смелее, я не собираюсь писать Колетте, я не собираюсь коверкать ее будущую жизнь, ведь девочка не простит мне этого.
— Мадемуазель, пишите, или же я убью вас! — острие шпаги красноречиво напомнило о себе болью.
— Я не боюсь вас, Александр, — сказала Констанция, — вы всего лишь интересны мне как довольно редкий субьект. Ну почему, шевалье, вы не хотите довольствоваться положением любовника и вам обязательно нужно стать мужем?
— Мы так решили с Колеттой, — не очень-то убежденно сказал Александр и немного отодвинул острие шпаги так, чтобы то не причиняло Констанции боли.
— Вы обманываете себя, дорогой мой, а я желаю вам добра, вам и Колетте. Возможности у любовника куда большие, чем вы можете себе представить, ведь в обязанности мужа входит не только любить жену, но и содержать ее.
— Я прошу вас не напоминать о моей бедности, мадемуазель.
— Но что же делать, если она сама напоминает о себе.
Констанция, усмехнувшись, осмотрела Александра с ног до головы. Потертый мундир, не очень-то новый плащ, лишь только шпага сверкала новым посеребренным эфесом.
Если вы не послушаете меня, шевалье, и поддавшись на уговоры виконта Лабрюйера похитите Колетту, то знайте — ни вы, ни она никогда не будете счастливы.
Пишите, мадемуазель, — голос Александра дрожал.
Нет, я не могу взять на свою душу такой грех, — Констанция скомкала начатое письмо.
Что вы делаете, мадемуазель?
Я всего лишь пекусь о вашем счастье.
Вы не имеете права так поступать!
Это решать мне, шевалье. Ну что ж, вы решили убить меня, так убивайте, — и Констанция запрокинула голову.
Ее длинная стройная шея напряглась, а чтобы усилить впечатление, мадемуазель Аламбер раздвинула ворот платья.
— Колите, шевалье, если вам приятен вид моей крови.
И тут Констанция не на шутку перепугалась: подрагивающий клинок впился ей в горло. Она вскрикнула и отпрянула. Александр Шенье выронил шпагу из рук.
Констанция с ужасом прислушивалась к боли, а затем прикоснувшись пальцами к шее, поднесла их к глазам: кровь текла по ее руке.
— Простите меня, мадемуазель, — бросился на колени Александр Шенье, — на меня нашло какое-то затмение, простите!
Констанция приложила платок к ране.
— Бедный мальчик, вы, наверное, в самом деле влюблены до умопомешательства. Ну что вам такого мог сказать виконт Лабрюйер? За что вы хотели убить меня?