Час спустя только что прибывший в Париж американец остановился на постоялом дворе в
тупике Пти-Фрер.
Винклерид собирался в Версаль, на прощание он показал пальцем на веселую вывеску кабачка и предложил:
— Может, как-нибудь днем сходим, поедим креветок? Или вдвоем нас узнают? Помнишь?..
— Еще бы, такое не забывается! Когда я снова стану самим собой, мы обязательно придем сюда и попробуем их креветки.
— Послушай, — сказал Ульрих-Август, ставя ногу в стремя, — я не могу тебе позволить одному идти в эту ловушку. Я поеду с тобой.
— Спасибо, но это невозможно. Ведь твой полк тоже идет в Фонтенбло?
— Конечно, но с королем. Мы будем там уже десятого. Значит, я могу пойти на свидание вместе с тобой. Я спрячусь и, если будет надо, тебе помогу.
— Нет, друг мой, я должен пойти туда один.
Жиль никогда не сомневался в дружбе Винклерида, но это новое проявление привязанности тронуло его. Простившись со швейцарцем. Жиль поднялся к себе, бросил вещи в угол и упал в кресло возле камина. Тень Ситапаноки преследовала его, она обвилась, словно змея вокруг старой, пожелтевшей бумаги. Невидящими глазами смотрел Турнемин в огонь камина и вспоминал прекрасную индианку.
Из зеркального трюмо с манерными пастушками на Турнемина глядело лицо неизвестного, усиливая странное впечатление, пленником которого он стал с того момента, как Пьер-Огюстен вручил ему письмо с затонувшей «Сускеаны». Ему казалось, что душа моряка вселилась в него и теперь зовет в огромную и таинственную страну, которую он полюбил с первого взгляда. Как хотелось ему вернуться в нее, покинуть Францию, слишком культурную и благополучную, оставить двор и снова увидеть бескрайний океан, горы, долины, дремучие леса, куда еще не ступала нога человека.
Сидя возле камина. Жиль вел самый жестокий бой в своей жизни. Он боролся с собой, со своим эгоизмом, с жаждой приключений. Вместо того чтобы очертя голову влезать в западню, спасать королеву, не лучше ли выйти из гостиницы и отправиться в особняк Мессажери и там узнать расписание почтовых судов, отплывающих из Бреста или Нанта, Шербура или Гавра… Сесть на корабль и позволить голубой зыби Атлантики убаюкать себя мечтами о новой жизни, начатой под именем Джона Вогана.
Но отъезд был бы побегом, а это слово для человека с храбрым сердцем всегда звучит похоронным звоном по его доброму имени. И если на жизнь королевы действительно покушаются, то какой бы плохой женой и советчицей она ни была, смерть ее и горе короля навеки лишили бы его покоя…
И еще Жюдит… Принесшая ему столько печали и радости, никогда не доверявшая ему, ветреная и порывистая, но бесконечно любимая. Ведь ради нее он оставил нежную, покорную Ситапаноки, отдавшуюся ему так просто, как лань отдается оленю в глубине леса…