— Пойдемте! — сказал он. — Мы можем теперь последовать за процессией.
И они бросились вдогонку, следуя за кортежем до двора Сен-Мартен.
Он представлял собой широкий квадрат, в центре которого возвышался вяз, сияющий новой листвой. Дерево был единственным веселым пятном в этом мрачном месте. Совсем рядом помещалась тюрьма с виселицей, поднимавшейся перед самой дверью. Другие углы были заняты свинарниками, большими кучами навоза, от которых исходил невыносимый запах.
Однако именно этот навоз привлекал внимание благородного собрания, выстроившегося к нему лицом. Перед ним находилось несколько солдат, но вместо копий, алебард и пик они держали вилы и длинные крючья. Казалось, все чего-то ждут.
В одном углу стояло множество гробов, открытых и вышитых шелковыми саванами, тут же расположилась группа из нескольких человек в полном трауре, которым Ришмон вежливо поклонился.
Епископ и настоятель приблизились к горе нечистот, над которой, к ужасу Катрин, старый прелат дрожащей рукой описал в воздухе знак благословения перед тем, как начал молитву за упокой.
— Что все это значит? — прошептала молодая женщина. — Я думала, эта церемония предназначена для того, чтобы отдать должное коннетаблю д'Арманьяку…
— Точно так! — спокойно ответил Сен-Симон. — Он там, внутри.
— Внутри чего?
— Навоза, черт побери! Именно туда его выбросили добрые парижане после того, как убили в 1418 году и отдали себя герцогу Бургундскому. У него из спины вырезали огромный ремень кожи, потом убили и бросили в эту дыру с навозом. Правда, не его одного: с ним вместе должен находиться тогдашний канцлер Франции мессир Анри де Марль с сыном, епископом Кутанса, потом еще два именитых горожанина: мэтр Жак Пари и мэтр Раймон де ля Герр! Монсеньор де Ришмон отдал приказ вытащить его из этой кучи и похоронить как подобает. Само собой разумеется, бургундцы согласны. Вы видите рядом с коннетаблем мессира Жана Виллье де Лилль Адана, который первым водрузил французское знамя на воротах Сен-Жак. Он раскаивается, так как после взятия Парижа именно он довел монсеньера Арманьяка до того плачевного состояния, в котором мы его скоро увидим. Но, — добавил он с внезапным беспокойством, — может быть, этот спектакль не для дамы?
— Я не столь чувствительна, — ответила Катрин, И не покину этого места, не подойдя к коннетаблю. К тому здесь есть и другие дамы, — добавила она упрямо. — Вон та дама в траурной вуали — кто она?
— Это госпожа де Марель, вдова канцлера и мать епископа. Испытание — тяжелое для ее сердца, но она пожелала присутствовать.