Палатка принцессы стояла в глубине святилища, за резной деревянной ширмой. По обеим сторонам от входа сидели, скрестив ноги, Ахмет и Ибрагим, два великана-евнуха, никогда не отходившие от своей госпожи дальше чем на десять шагов. Когда Кортес заглянул за ширму, они, как по команде, повернули к нему свои гладкие, жирно блестевшие в свете потрескивающего факела лица. Ибрагим растянул толстые губы в подобии улыбки.
— Все в порядке, амир, — сказал он свистящим шепотом. — Мы уже привыкли к этим дождям.
— Ты, может быть, и привык, толстяк, а я еще нет, — перебил его звонкий девичий голос. Тонкая смуглая рука выскользнула из-за полога и хлестнула евнуха по безволосому предплечью. — Слава Аллаху, сегодня у нас хотя бы есть крыша над головой. Я уже начинаю забывать, как это — просыпаться в сухой постели!
— Принцесса, — евнух встревоженно привстал, словно пытаясь загородить палатку от посторонних глаз, — сейчас глубокая ночь, вам надо спать…
— С каких это пор слуги указывают мне, что делать? — надменно перебила его Ясмин. Она откинула полог и грациозно выбралась наружу. Кортес сдержанно поклонился.
— Ваше Высочество, — сказал он по-арабски, — ваш слуга не солгал. До рассвета еще далеко.
— Я хочу посмотреть на грозу, — в голосе принцессы прозвучали капризные нотки. — Мне все равно не спится под этот ужасный грохот. Проводите меня на площадку, сеньор.
Кортес протянул ей руку, и тонкие пальчики Ясмин крепко обхватили его запястье.
— Прошу вас, Ваше Высочество.
«Дьявол дернул меня начать проверку караулов с палатки взбалмошной девчонки», — подумал он с досадой. Ясмин была прелестной девушкой, но Омар ал-Хазри нанял Кортеса и его отряд не для того, чтобы потакать ее капризам: для этого в распоряжении принцессы имелся десяток конфиденток, не говоря уже о евнухах. Однако Ясмин, по-видимому, доставляло особое удовольствие испытывать силу своих чар именно на рыцарях-кастильцах. И, разумеется, на их командире.
Сейчас Ясмин решила выйти под дождь в легком и тонком абайясе и парчовых туфельках с загнутыми кверху носами. Ясно, что через минуту одежду можно будет выжимать, а сама принцесса, как ребенок, заберется на руки к одному из своих евнухов, не забывая кокетливо покачивать туфелькой перед носом у капитана Коронадо. Все это повторялось с начала их путешествия уже не раз, и Кортес смирился с подобным поведением, как с неизбежным злом. До встречи с Ясмин он никогда не думал, что мавританские девушки могут вести себя так раскованно. Хуже всего было то, что солдаты воспринимали ее девичьи игры, как знаки внимания лично к ним; впрочем, чего еще можно ожидать от здоровых мужчин с горячей андалусской кровью после двухнедельного похода по обезлюдевшей стране? Принцесса, разумеется, была не единственной женщиной в отряде, но ее служанки, в полном соответствии с законами Мухаммеда, носили длинные плащи и головные накидки-химары и с наемниками отнюдь не заигрывали. А Ясмин ухитрялась то выставить из затянутых шелком носилок стройную ножку, то пройти на глазах у всех к своей палатке, соблазнительно покачивая крутыми бедрами, то прижаться к какому-нибудь из своих евнухов с такой неподдельной страстью, что у глядящих на это кастильцев напрочь отшибало инстинкт самосохранения. В первый же день Кортес объявил своим людям, что самолично повесит каждого, кто вольно или невольно оскорбит принцессу. Молодой Понсе де Леон, большой любитель позубоскалить, попробовал было возражать: мол, в христианских краях, вроде Лузитании или Астурии, дама, скорее, оскорбится, если кабальеро оставит ее намеки без внимания. Кортес посмотрел на него так, что наглая ухмылка юноши быстро превратилась в жалкую неуверенную гримасу. «С каких это пор, — спросил Кортес ледяным тоном, — дон Диего путает сельву ал-Тин с дворцами Овьедо? И, раз уж мы заговорили о далекой родине, не соблаговолит ли веселый дон вспомнить судьбу герцога Фруэлы, имевшего неосторожность приподнять накидку прекрасной Зулейхи? Да-да, того самого Фруэлы, что был брошен в каменный мешок-зиндан и томился там одиннадцать лет, пока астурийцы не передали визирю Гранады огромный выкуп за его голову… Но поскольку, — продолжал Кортес, убедившись, что его слова произвели должное впечатление, — вы, дон Диего, не герцог Астурийский, а всего-навсего младший сын безземельного эскудеро из Пелайо, я не стану сажать вас в зиндан. Я просто повешу вас на ближайшей сейбе!»