И все-таки губы у него были мягкими. Как ни стремилась Лиллиана избавиться от него, она мысленно отметила эту странность.
Когда Корбетт, не отрываясь, обвел языком линию ее губ, она едва не потеряла сознания; она рухнула бы, как подкошенная, если бы сейчас он выпустил ее из рук. Но в его намерения вовсе не входило разомкнуть объятия, думала она, все более и более отдаваясь ему во власть под расслабляющими чарами поцелуя. Он намеревался сделать так, чтобы брачная ночь предшествовала брачной церемонии — а не наоборот. Он возьмет ее и оставит в ее лоне ненавистное семя Колчестеров, и какая уж тут любовь!
Она сдержала рыдание. Даже хуже — и какое уж тут уважение! Она не рассчитывала найти любовь в браке с назначенным ей супругом, по крайней мере с первых дней. Но хотя бы уважение!..
И все же, вопреки всему, Лиллиана чувствовала, что отзывается на его ласки. Без предупреждения он поднял ее на руки и понес к ложу из овечьих шкур. Когда он опустил ее на это ложе, она попробовала вывернуться, но, как и прежде, безуспешно; он стремительно последовал за ней на убогую постель и своим длинным тяжелым телом отгородил ее от всего света.
— Нет! Нет, не делайте этого! — протестовала Лиллиана, пытаясь уклониться от его быстрых рук.
Но он был ловчее и с легкостью снял с нее свободную широкую рубашку. Она слышала, как он глубоко вдохнул воздух, когда отбросил рубашку в сторону.
И тогда всякая воля к сопротивлению оставила ее. Единственное, к чему она теперь стремилась, — как-то скрыть от него свою наготу. Но и этого Корбетт не собирался ей позволить и быстро завладел ее руками.
— Ненавижу тебя! — шептала она, когда он коснулся поцелуем ее шеи.
Ее мягкий тон противоречил этим словам; она жаждала убедить себя, что говорит правду, и надеялась задеть его побольнее.
— Можешь ненавидеть меня сколько хочешь. Но за твоей холодностью скрывается огонь, и я его чувствую. Выбирай, Лилли. Если хочешь, оставайся холодной и неотзывчивой, выполняй только в самой малой мере обязанности жены. Или же стань настоящей женой и встречай меня со всей страстью, которая в тебе таится.
Но она не была его женой и помнила это. И не желала признавать, что испытывает к нему хоть какую-то страсть. Она крепко зажмурилась, мечтая лишь об одном — ничего не чувствовать. Но когда его сильные пальцы нежно погладили ее по щеке, а потом по шее — она уже не могла совладать с дрожью, которая сотрясала ее. И, как она ни крепилась, две слезинки выкатились из-под ее темных ресниц. Это был уже верх унижения, и горло ее сжалось, потому что она изо всех сил удерживала рыдания. Потом он бережно поцеловал ее в глаза — сначала в один, а потом и в другой, и последние силы оставили ее. Слезы хлынули потоком — горячим, соленым и, казалось, нескончаемым. Она почувствовала, что Корбетт слегка отстранился: теперь он уже не опирался на нее всей своей тяжестью. Он попробовал пальцем вытереть ее слезы, а когда попытка не увенчалась успехом, применил для этой цели свою рубашку. Однако, чем больше он старался осушить ее слезы, тем обильнее они текли.