Он был полон желания превзойти если не самого себя, то своего предшественника (которого не существовало), полагая, что на его стороне сила, молодость, пылкость вместе со стремлением одержать двойную победу, хотя что это значило по сравнению с глубокими, искренними чувствами наивной, неопытной девочки Тины!
Она узнала, каковы на ощупь его черные волосы, смуглая кожа, как нежны его прикосновения… Ее душа таяла, как снег, потому что Конрад называл ее милой, дорогой, единственной, словами, которые так редко произносил Роберт. Она не думала о том, что правда только в человеческом сердце, а язык может солгать! Она была счастлива, потому что знала — другого человека, чьи душа и тело так влекли бы ее, не существовало на этой земле.
А он старался сделать все, чтобы путешествие в страну любви стало незабываемым.
— Господи! Тина! Почему ты ничего мне не сказала?!
Она молча смотрела на него, и лицо ее в озарении пламени свечи казалось покрытым маской безмятежного спокойствия.
— Я ведь твой первый мужчина?
— Да.
— Но как же так! Отец… Вы же женаты! — Он был непритворно взволнован и огорчен.
— Я боялась и не хотела с ним ничего такого, — тихо прошептала Тина.
Конрад склонился над ее лицом.
— А со мной… да?..
Девушка ничего не ответила, только спрятала лицо у него на груди, и Конрад принялся нежно гладить ее волосы, разметавшиеся по плечам и спине, а потом сдавленным от нахлынувшего раскаяния голосом произнес:
— Никогда себе этого не прощу!
Тина подняла глаза.
— Ты жалеешь? Почему?
Он тихо и задумчиво проговорил:
— Я многое могу совершить, через многое переступить — это верно, но взять у девушки то, что она должна дарить своему единственному…
— Но ты и есть мой единственный возлюбленный, Конрад! Ты не сделал бы этого, если б знал, что у меня ничего не было с твоим отцом?
— Нет! Ни за что бы тебя не тронул! — И, горько усмехаясь, добавил:— У меня всегда так было: когда хотел наказать другого, оказывался наказанным сам. Я не думал, что стану мучиться совестью из-за того, что совершу, но теперь чувствую — этого не избежать!
Конрад не лгал, он ощущал себя вором, укравшим сразу у двоих, но если судьба Роберта его, как и прежде, не волновала, то Тину было жалко до слез. Ему казалось, он вырвал со дна океана уютно лежавшую там раковину, безжалостно вскрыл острым ножом и, вынув жемчужину-сердце, бросил в грязь и пыль каменистой людной дороги.
Тина между тем села, как и он, обхватила колени руками; свет обводил золотистой каймой изящные, плавные линии ее тела, а концы распущенных, струящихся по спине, отливающих серебром волос касались постели.