— Похороны в четыре, — сказал я. — Сейчас я отвезу вас в мотель, а в половине четвертого заеду за вами.
— Где она сейчас? — спросил отец.
— В морге.
— Отвези меня к ней.
— Гроб закрыт, мистер Баллард.
— Отвези нас к ней. Немедленно.
Энни похоронили на нашем старинном семейном участке старого кладбища при церкви Св. Петра в Нью-Иберия. Кирпичные склепы там были покрыты слоем белой штукатурки, самые старые из них просели и поросли плющом. Дождь заливал бетонные дорожки кладбища и стучал по брезентовому пологу над нашими головами. Когда помогавшие на похоронах сотрудники морга опустили гроб с телом Энни в склеп и собрались запечатать вход мраморной плитой, один из них отвинтил прикрепленное к двери распятие и вручил мне.
Я не помню, как вернулся в лимузин, помню только лица присутствовавших — матери и отца Энни, Батиста и его жены, шерифа, нескольких наших друзей. Путь с кладбища тоже не остался в моей памяти. Единственное, что отпечаталось в мозгу, — струи дождя, что заливали красный кирпич улиц и литую кладбищенскую ограду и стекали по моим волосам на лицо. Свисток товарного поезда где-то вдали — и потом я вдруг осознаю, что стою посреди газона у здания морга с его полыми деревянными колоннами и декоративным фасадом довоенной поры, который от дождя казался серым, и слышу звук отъезжающих машин.
— Пошли в грузовик, Дейв. — Батист тронул меня за плечо. — Давай, ужин готов. Ты весь день не ел.
— Надо отвезти родителей Энни в мотель.
— Они уже уехали. На вот, хоть плащ накинь. Ты же не собираешься стоять здесь и мокнуть, как утка?
Он улыбнулся мне, по его лысой макушке стекали капли дождя, зубы его были большими, как лопаты. Я позволил ему крепко взять меня за руку и отвести к пикапу, где у открытой дверцы в цветастом хлопчатом платье и с зонтом в руке стояла его жена. Все время поездки я тихо сидел между ними. Сперва они пытались заговорить со мною, но потом поняли, что это бесполезно, и я молча смотрел сквозь лобовое стекло на размытую, покрытую лужами дорогу, на мокрые стволы дубов, на легкую, словно навевающую сон, завесу тумана над заливом. Нависшие над дорогой деревья, освещенные серым светом дня, казались тоннелем, сквозь который можно было проникнуть под землю, в холодную закрытую комнату, где раны исцеляются сами собой, где червь не тронет плоть, а приподняв крышку закрытого гроба, можно увидеть сияюще-прекрасное лицо.
* * *
Я вновь вернулся к своей работе на лодочной станции; сдавал напрокат лодки, торговал приманкой, накрывал на стол и откупоривал пивные бутылки, улыбаясь резиновой улыбкой. Я вдруг почувствовал, что окружающие очень добры и внимательны ко мне, как бывает с тем, кто теряет близких; однако вскоре мне уже хотелось бежать от всех этих бесконечных соболезнований, рукопожатий и похлопываний по плечу. Скорбь — эгоистичное чувство, и порой его не хочется ни с кем делить.