Насколько неприветлива была внешность машиниста, настолько же был любезен и внимателен подшкипер. Его предупредительность граничила с назойливостью, а странная манера коверкать английские слова и непонятные фразы, отдававшие не то Италией, не то Провансом, через несколько минут успели внушить мнительному Андрэ смутное подозрение. Что-то лживое было в голосе, в интонации и во всей фигуре подшкипера.
Доктор, который сам был марселец, слушал и ничего не мог понять в этом наборе удивительных звуков. Наконец он не вытерпел и сказал со своей обычной прямотой:
— Вот что, земляк, нечего нам ломать прекрасный язык Шекспира; я француз и вдобавок марселец. Давайте говорить на нашем наречии, ведь вы, если не ошибаюсь, тоже родом из окрестностей Каннебьера.
— Синьор Пизани генуэзец, дорогой доктор, — возразил сэр Гарри. — Поэтому вы и приняли его за марсельца.
— Он такой же генуэзец, как и мы с вами, — хотел было ответить доктор, но вовремя удержался и мысленно прибавил: «Голову даю на отсечение, что он чистокровный моко».
— Я очень рад встрече с синьором Пизани, — продолжал англичанин. — Раньше у меня не было подшкипера, был только боцман.
Доктор поклонился с серьезным видом, а мнимый генуэзец с бесконечными поклонами удалился в свою каюту.
Андрэ остался наедине с флотским хирургом. Вошел Фрикэ, сдавший паровик машинисту. Он был черен, как негр, и мокрый, точно из бани.
— Фу! Вот жара-то! — сказал он, садясь рядом с друзьями. — Слава Богу, отработал. По правде сказать, я очень рад, что моя смена закончилась. А уж мой преемник — батюшки светы, что за голова. Медведь медведем. Вошел, глянул важно, свысока, словечком меня не удостоил и, повернувшись спиной, преспокойно встал на мое место. Честно говоря, я к такому обращению не привык, и мне очень хотелось плюнуть ему в бороду. В прежнее время я так бы и поступил. Но с тех пор, как я сделался джентльменом, я научился держать себя как следует.
— Ах ты, шалун! — сказал доктор, которому всегда ужасно нравилась веселость Фрикэ.
Мысль о подшкипере преследовала его неотвязно, и он снова заговорил о нем:
— Это последнее дело, коли провансалец скрывает свое происхождение. Как все рыжеволосые люди, моко бывает или очень хорошим человеком, или дрянью.
— Я с вами совершенно согласен, — ответил Андрэ, — он не итальянец. Я знаю этот язык, как свой. Я изучил все его наречия, в частности и генуэзское. Все они различаются произношением некоторых слогов. Прежде мы не стали бы обращать на это внимания, но на этот раз будем осторожны.
— Но где я видел это лицо? — продолжал размышления доктор. — Наверняка могу сказать, что я не в первый раз имею удовольствие лицезреть этого молодца. Я ведь много повидал на свете. Синьор Пизани молод — лет, так, тридцати двух. Темная кожа, черные волосы, борода клинышком, вздернутый нос, — ничего особенного. Но что в нем удивительно, так это светлые глаза. Эта аномалия должна была поразить меня и прежде. Ну, после увидим.