Много позже Морни запишет: «Мы почти совсем не понравились друг другу, и если бы я прислушивался к своему настроению, я бы туда больше не пошел».
Но г-жа Ле Он была начеку… и Морни стал часто бывать в Елисейском дворце…
Мало-помалу между сводными братьями возникла даже дружба, а может быть, просто чувство общности. С этого момента, не позволяя себе в этом признаться, Морни и Луи-Наполеон почувствовали, что нуждаются друг в друге благодаря единому стремлению разрушить Республику, которую оба одинаково люто ненавидели.
Вполне естественно, г-жа Ле Он стала доверенным лицом своего любовника. Со свойственной ей решительностью она сразу расставила точки над i.
— Луи-Наполеон не сможет вернуть на престол Орлеанскую династию. Он восстановит империю. Но в любом случае эта монархия предпочтительнее Республики посредственностей, которую мы получили в результате Февральской революции. Ну и потом… у вас есть шанс стать в случае успеха министром…
С этого момента Морни входил в круг ближайших сподвижников принца-президента.
В 1851 году Луи-Наполеон, доказывая в который уже раз, сходство во вкусах с его сводным братом, остановил свой взгляд гурмана со стажем на графине Ле Он. Однако его порученец майор Флери взял на себя нелегкую обязанность растолковать ему, что и без этого слишком много побочных уз связывает его с Морни, чтобы добавлять к ним еще и эту… Со смертной тоской в душе принцу-президенту пришлось отказаться от желания продемонстрировать твердость своих республиканских принципов несравненной жене посла…
Все это происходило в июле 1851 года, когда у Луи-Наполеона были, в сущности, совсем другие заботы. Избранный на четыре года и получавший на представительские расходы суммы, казавшиеся ему смехотворными (два миллиона пятьсот шестьдесят тысяч золотых франков), он мечтал добиться пролонгации своих полномочий и дополнительного кредита в миллион восемьсот тысяч франков в год.
Однако Тьер высказал мнение Учредительного собрания следующими словами:
— Ни единого су! Ни одного лишнего дня! Единственное решение этой проблемы сводилось к предложению реформировать Конституцию. Но, к сожалению, просьба о пересмотре также была отклонена Учредительным собранием. Таким образом, Луи-Наполеон был просто вынужден совершить государственный переворот. Он готов был рискнуть всем, понимая, что грызня между различными политическими партиями только облегчит его задачу.
Послушаем, что рассказывает Максим Дю Кан:
«Расстановка политических сил была такова, что ни одна партия не оказалась достаточно сильной, чтобы добиться провала этого молчаливого и внешне апатичного человека, которым двигала навязчивая идея. К осуществлению этой идеи он шел с упорством маньяка. Он предоставлял досужим ораторам выступать, журналистам писать, народным представителям дискутировать, уволенным генералам поносить его, лидерам парламентских группировок высказывать в его адрес угрозы, сам же оставался в одиночестве, молчаливый и непроницаемый. Противники считали его идиотом и тем успокаивали себя. Запершись в Елисейском дворце, покручивая свой длинный ус, непрерывно дымя сигаретами и прогуливаясь с опущенной головой под сенью вековых деревьев, он выслушивал доходившие до него слухи и продолжал вынашивать свой замысел».