Кервин поднялся с кровати; на лице его застыла мрачная решимость. Теперь он знал, что делать.
Медленно, избегая заглядывать в украшающие стены великолепной комнаты зеркала, он стянул замшевые бриджи и зашнуровал низкие сапожки. Он облачился в черный кожаный мундир, снятый в день прилета в Арилинн.
Джефф замялся, когда взгляд его упал на матричный камень, и выругался; ему хотелось вышвырнуть кристалл в окно, но в конце концов он засунул матрицу в карман: «Она принадлежала моей матери; она отправилась с Клейндори в ссылку. Может отправиться и со мной».
Он снова замялся, когда взгляд его упал на вышитую, отороченную мехом даркованскую накидку, с которой все и началось, но в конце концов набросил ее на плечи. Это его собственная вещь; за нее заплачены деньги, заработанные на других мирах; да и черт с ней, с романтикой, в конце концов — это единственная его защита от ночного дождя и снега. Вряд ли есть смысл мерзнуть, с двумя ножевыми ранами-то. И — в высшей степени практическое соображение — на улицах Арилинна землянин будет выделяться, как одинокий эдельвейс на голых вершинах Хеллерса; накидка может ему сохранить анонимность, пока он не уберется подальше.
Он подошел к двери. Откуда-то доносился приятный запах готовящейся еды; драки на ножах, кровные раздоры, бесконечные телепатические операции на матричных кольцах, при одной мысли о которых мурашки по коже бегают — все это приходит и уходит, но практичная Месир так и будет составлять меню обеда, покрикивать на кирри, чтобы те ничего не перепутали, журить Раннирла за то, что он только портит аппетит перед обедом таким количеством вина, пришивать новые ленточки к воздушным платьям Таниквель, упрекать Коруса, что, мол, сколько раз говорить, нельзя отряхивать сапоги в обеденном зале… Издалека донесся ее бодрый, спокойный голос, и Кервина кольнула ностальгическая боль. Это его дом: единственный его настоящий дом.
Джефф миновал приоткрытую дверь; до него донесся свежий, цветущий аромат Таниквель, и он услышал, как она что-то напевает. На мгновение перед глазами у него промелькнула ее хорошенькая, — ладная фигурка с кудрями, собранными в пучок на затылке, в наполненной зеленоватой водой ванне. Нежность подступила к горлу комом; Таниквель еще не знала, чем кончился поединок с Раганом. Она выспалась после ночного сеанса и еще не говорила ни с Остером, ни с Раннирлом, ни с Кеннардом…
Он замер ледяным изваянием. Очень скоро между ними начнет — если уже не начала — виться паутина раппорта, и все узнают, что он задумал. Он должен уйти немедленно, не тратя времени на прощания и прочие сантименты — или они обязательно догадаются, что он задумал («О Боже, если они догадаются!»), и ему снова придется выдержать настоящую битву.