— В первую очередь я ищу понятых, в ноябре девяносто восьмого года присутствовавших при осмотре квартиры маршала Востроухова, — пояснил Цимбаларь, поначалу принявший своего собеседника за обычного шизика.
— Я и есть один из них, — заговорщицким тоном пояснил бородатый. — А вторым была моя жена, к счастью, отсутствующая.
— Почему к счастью? — переступив порог квартиры, осведомился Цимбаларь.
— Мы придерживаемся полярных мировоззренческих позиций, а потому её присутствие сделало бы этот разговор невозможным.
— Если я правильно понял, вас принудили дать зарок молчания, — догадался Цимбаларь.
— Это вы правильно сказали! — затряс головой бородатый. — Именно зарок. И даже заставили подписать какие-то бумаги... Проходите, не стойте у порога. Не исключено, что спецслужбы установили на лестничной площадке подслушивающие устройства... Кстати, а что вы там говорили о своей принадлежности к милиции?
Цимбаларь, неплохо разбиравшийся в людях, с лукавым видом подмигнул хозяину.
— Сами понимаете, что это была лишь уловка. А вообще-то я журналист, расследующий обстоятельства смерти маршала Востроухова. Могу предъявить соответствующие документы. — Он сделал вид, что лезет в карман.
— Нет, нет! — запротестовал хозяин. — Милиционера я вижу за версту. У вас совсем другое лицо. Годы инакомыслия научили меня разбираться в людях.
Не спрашивая согласия Цимбаларя, он выставил на кухонный стол чёрствый хлеб, солёные огурцы, селёдку, варёную колбасу и початую бутылку портвейна.
Сопоставив этот любопытный натюрморт со старенькой гитарой, висевшей в прихожей, и с групповым портретом советских бардов, украшавшим простенок, Цимбаларь сказал:
— Я догадываюсь, что на этой кухне частенько звучали запрещённые песенки и витал дух истинной свободы.
— В этом вся моя жизнь, отданная служению народу, к несчастью, из одной кабалы угодившему в другую, — посетовал хозяин. — Забыл представиться: Вадим Ермолаевич Советников, член парахельсинкской группы.
— А разве есть такая? — удивился Цимбаларь.
— Конечно! Она была создана в противовес так называемым хельсинкским группам, в ряды которых затесались провокаторы и двурушники.
— А ваша, значит, была от них свободна?
— Абсолютно! В другом члене нашей группы, Акиме Матвеевиче Варфоломееве, ныне уже покойном, я был уверен, как в самом себе... Примем за его память по стаканчику. — Советников разлил портвейн по чайным чашкам. — Сейчас, конечно, появились и другие напитки, достойные свободного человека, но традиция есть традиция.
Чашка портвейна была для Цимбаларя то же самое, что глоток пепси для школьника, и он кочевряжиться не стал — ради налаживания отношений приходилось пить и не такое.