«Прочь. Прочь отсюда, пока он не пришел. Спрятать куда-нибудь, выбросить, расколоть... Вот хоть здесь. В чужом, справном доме он побоится, не осмелится искать».
Было уже совсем темно. Над головой фонарем горела набирающая силу луна, и Ольге казалось, что внутри тяжелого, словно налитого свинцом, яйца, что-то дышит, стучит, как сердце. И это страшное что-то, отделенное от мира лишь тонкой скорлупкой, может ожить и вырваться в любую минуту, даже сейчас, прямо у нее в руках... И она поняла, отчетливо, словно своими глазами увидела, что тощий алхимик был убит в том переулке. Убит, своей кровью заплатив за право впустить в мир это страшное чудо. И теперь уже не остановить — теперь многие, далекие и близкие, будут убиты, убиты, убиты...
Тоскливо и страшно, словно над трупом, завыла собака. И ей ответила другая. Глядя на растущую луну, они выливали в мир захлестнувший их ужас перед тем неведомым, что мечется сейчас по деревне, сжатое между двух вспотевших женских ладоней.
Но Ольга ничего этого не слышала. Ее разумом овладела одна только мысль — спрятать это куда-нибудь. Спрятать, чтобы ОН не нашел. Потому что, когда он поймает и принесет свою жабу, будет уже поздно. И Ольга, найдя дырку в заборе, пролезла в один из дворов, поползла по грядкам.
«Туда, откуда оно и взялось, обратно в курятник».
Доползла до курятника и замерла. Из дверей дома вышел хозяин. Бородатый мужчина, лет тридцати. Он держал в руках вилы и внимательно осматривал все вокруг. Осмотревшись и ничего не заметив, хозяин убрал вилы и прицыкнул на гремевшего цепью и тоскливо подвывавшего пса.
— Тише, Хват. Еще будешь выть на луну — побью... Дурень цепной. Младшенького моего разбудил своим воем. Сиди тихо. — Хозяин ушел, закрыв за собой дверь на засов.
Ольга еще некоторое время лежала неподвижно, а потом стерла рукавом со скорлупы яйца начерченные, видимо, углем знаки и аккуратно засунула само яйцо в куриный лаз.
«Ну, теперь ты его не отличишь от куриного, пан Цебеш. Теперь все. Разобьет наш ужас в глазунью хозяин, или курица высидит крупного петушка». Ольга облегченно вздохнула и стала тихонько выбираться со двора.
Хват, заметив шевеление на грядках, пару раз тявкнул, но, вспомнив о хозяине и о его тяжелой руке, замолчал.
— Куда ты дела яйцо? — этими словами ее встретил Цебеш. Он зажег толстые, в руку толщиной, сальные свечи по всем углам пентаграммы, в ее центр на золотую подставку посадил огромную, добытую на болоте жабу и теперь подновлял мелом линии и знаки. — Как это все понимать?
— А вот так, — твердо ответила Ольга. — Никакого василиска не будет.