— Иезуитские свиньи!.. Хотите управлять мною? — Он медленно повернулся вокруг, оглядел священников, стараясь запомнить лица.
— Свершилось? — испуганно и недоуменно выдохнул Джузеппе, коснувшись своего залитого кровью лица.
— Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia…[7]
— Pater noster, qui es in caelis, libera nos malo...[8]
Они пятились, осеняя себя крестным знамением, шепча молитвы, пряча перекошенные ужасом лица. Только Джузеппе, опьяненный запахом крови и ощущением своей безграничной власти, не дрогнул под взглядом солдата. Наоборот — он двинулся на Альбрехта, воздев руки к небу.
— Именем Господа, отныне да повинуешься мне!..
Их взгляды перекрестились, словно острые шпаги. И столько ненависти, столько уверенности в себе было во взгляде Орсини, что Валленштейну стало действительно страшно. Так страшно, как не было раньше еще ни в одном из сражений.
Он ударил. Что еще мог сделать испуганный, загнанный в угол солдат? Схватив правой рукой на всякий случай спрятанный сзади, под плащом, пистоль, ударил наискось, сбоку, спасаясь от страшных, безумных, уверенных в своей силе и непогрешимости глаз. И монах с проломленным виском рухнул на пол. На мрамор хлынула свежая кровь.
Генерал удивленно оглядел окровавленную рукоять пистолета. «Отступать теперь поздно. Или они, или я».
— Ну, кто еще? — выкрикнул Альбрехт хриплым, изменившимся от волнения голосом. Глаза его налились кровью. — Давайте!.. Кто еще желает командовать мной? Я всех запомнил. И если хоть кто-то из вас, хоть когда-то посмеет мне угрожать, распространять про меня клевету... — Он выразительно указал пистолем вниз, на дергающееся в конвульсиях тело. — Если хоть одно слово против меня будет сказано вами, то и я никого не буду жалеть.
Валленштейн двинулся к выходу.
— Шагнул за черту! — кто-то выронил из дрожащей руки факел. Кто-то, обхватив голову руками, упал на колени.
— Что теперь с нами будет?.. Не удержали.
— Corpus Christi, salve me![9]
Никто из святых отцов не осмелился встать на пути Валленштейна. Тьма сомкнулась у него за спиной.
— На Вену, братцы. Нам нечего здесь больше делать...
Топот копыт затих в ночи, и тишина упала на их плечи невыносимо тяжелым грузом.
Ab hoste maligno defende me, Christi![10]
Не спеши зажигать огня,
Ты, взывающий к силам ада.
Не спеши призывать меня.
Я и так постоянно рядом.
Ольга шла, словно оглушенная странным ритмом, порывом, захватившим теперь ее душу...
Ты рисуешь звезду и крюк
В десять тысяч растерзанных слов.
Ты, сжигающий плоть и грязь,
Невод воли во тьму забросишь.
Но свершив превращений круг,