Маленькое сморщенное личико, плотно закрытые глазки – видать, что живое существо, и ничего больше. Но, чтобы подбодрить мать и сделать приятное ее повитухе, Левчук согласился:
– Конечно, конечно...
– Во нас опять трое мужиков, – обычным озабоченным голосом сказал Грибоед. – Чым тольки кормиться будем?
Левчук спохватился. Он, который все это время чувствовал тут себя почти лишним, понял свою новую обязанность, схватил казанок и выскочил из тока. Продравшись сквозь чащу ольшаника на картофельное поле, он левой рукой начал торопливо выдирать ботву, за которой тянулись из земли небольшие, по голубиному яйцу, картофелины. Его теперь полнило какое-то новое, еще не испытанное им или, может, забытое чувство причастности к извечной человеческой жизни, в которой не было места войне, и его отношения к Клаве явственно менялись с небрежно-придирчивых на уважительные, почти родственные. Теперь она была для него уже не та кокетливая Клавка, которую он некогда привез в отряд, и не партизанская девка, нагулявшая ребенка с их хотя бы и пользующимся уважением начальником, а прежде всего молодая женщина-мать, присмотреть которую было их человеческим долгом. Кроме того, он слишком хорошо знал, каково ей будет в этом ее неожиданном лесном материнстве, и стремился хотя бы вначале облегчить все то нелегкое, что уготовила ей их партизанская судьба. Как ни удивительно, но именно сейчас, через Клавку, он впервые за много лет почувствовал себя не бойцом-партизаном, не разведчиком или пулеметчиком, а прежде всего человеком, и это было для него ново и чрезвычайно приятно. Так, будто не было уже и войны.
Закинув за спину автомат, он занялся картошкой – перемыл ее в холодном ручье, наполнил казанок водой, снова раздул огонь и приладил на него казанок.
– У меня соли есть трохи, – сказал Грибоед, выйдя из тока и увидев на костре картошку.
– Да ну! Может, у тебя и хлеб есть? – отозвался Левчук.
– Не, хлеба нема. А посолить трохи буде.
Ездовой опустился возле костра на колени, из нагрудного кармана мундира достал красную тряпицу, развернул ее, затем развернул бумажку и двумя пальцами взял щепоть соли.
– Больше бери! Что эта твоя щепоть! – сказал Левчук.
Грибоед взял чуть больше, но, подумав, отсыпал и тремя пальцами бросил соль в казанок.
– Берагчи треба. Где ее возьмешь после...
– Ну как там Клавка? – спросил Левчук.
– Заснула. Хай поспить, ей теперь треба.
– А малый?
– И малый спить. Сиську пососал и спить. А что ему...
– Ну хорошо. Сядь, посиди тут.
– Не, я ужо в засень. А то горячо. Боюсь, голову напяче.