— С этим вот оружием, — сказал он, — ты напал на меня. Мне с трудом удалось спастись, и то лишь благодаря проворству моего адъютанта шамба Салопа. Я буду вынужден строжайшим образом наказать охранников за то, что они позволили одному из твоих сообщников передать тебе это оружие.
— Как бы я хотел подольше насладиться твоей смертью, бывший первый трибун, — за твое чванство и за то, что ты опозорил меня перед ничтожествами, — заявил он. — Но, увы, моя история должна обладать некоторой правдоподобностью, а отсутствие носа, глаз, члена и еще чего-нибудь может затруднить объяснение.
Он отвел шпагу назад, замахиваясь, а я изо всей силы ударил затылком в лицо Салопа. Хрящ в носу хрустнул, а зубы резко клацнули. Адъютант взвизгнул, непроизвольно разжав руки, и тут я всадил локоть ему в ребра — они затрещали — и отскочил в сторону, уклоняясь от удара меча Эрна.
Он не успел остановить молниеносного выпада, и острый клинок глубоко вонзился в живот Салопа. Тот разинул рот, хватая воздух в агонии, уцепился обеими руками за лезвие, и только потом его глаза широко раскрылись, словно он не мог поверить в случившееся, и он упал, чуть не вырвав оружие из руки своего командира.
Но у меня не было времени для того, чтобы выхватить покоившееся в ножнах оружие Салопа или достать мой собственный кинжал. Эрн стиснул зубы так, что они заскрипели.
— Значит, тебе удалось убить самого лучшего из моих солдат… — прошипел он. — От этого история станет еще правдоподобнее.
Он приближался ко мне легкими шагами опытного фехтовальщика, и я понял, что обречен.
Я знал солдат, славившихся своей яростью в бою; их в это время охватывало нечто вроде безумия, под влиянием которого они думали только о том, как уничтожить своих врагов, пусть даже ценой собственной жизни. Во время нашего поражения в Камбиазо я тоже познал эту лихорадку в крови, когда пребывал в полном отчаянии, видя, что весь мой мир рушится.
Теперь это состояние снова пришло ко мне после долгих месяцев заключения, страхов и безнадежности. Предмет моей ненависти находился прямо передо мною: человек, который продал все, что люди считают дорогим для себя, начиная от собственной чести и кончая своей страной. Я рассмеялся от чистой радости. Все было легко, все было мне по силам.
Выражение ликования на лице Эрна сменилось страхом, и он принялся размахивать клинком из стороны в сторону, разом забыв обо всем, что должен был усвоить, обучаясь фехтованию: о спокойствии, о необходимости контролировать направление. Он лишь пытался защититься от меня движущейся сталью.