— Верь не верь, Джил, — я знаю, о чем ты говоришь, — но мы специально об этом спрашивали, — сказал Северин. — Никто ничего такого не замечал.
— Хм-мм, — скептически протянула Махим. — Трудно поверить, что угнетенный класс не хочет отплатить угнетателям.
— Еще мы проверили старые газеты с Ларикса и Куры, — продолжал Северин. — Мы хотели составить портрет среднего лариксанина. Мы знали, конечно, что там все будет представлено сладко и мило. Но все равно поискали заметки о каком-нибудь слуге, который прикончил всех детей, за которыми присматривал, или шуф… шофф… Да, перебрал я, извините… Пилоте, который бы ухнул машину вместе с хозяевами в землю. И ничего.
— Ну вот, как раз об этом я и хотел спросить, — воспрянул Аликхан. — Если Протектор выбил из этих ребят весь характер, а до него было еще два поколения тиранов, то что будет после войны?
— Да просто взорвать к чертовой бабушке их корабли, а потом оставить их в покое, — конструктивно заметил Дилл, опорожнив содержимое кувшина в свой стакан и с грохотом швыряя кувшин через голову.
— Не выйдет, — заверил Аликхан. — Сначала они посуетятся, а потом опять найдут себе диктатора, и все начнется сначала.
— То есть нам придется сначала надавать им по шапкам, — анализировала Хуран, — а потом приземлиться и целое поколение нянчить их? Черт, мне это абсолютно не нравится.
— Кто знает, что будет, — философски заметила Махим. — Больше всего мне жалко бедолаг за этим столом, которым придется приземляться, или тех, кто не переживет наведения порядка.
— За это нам и платят так мало, — заключил Дреф.
— Все заткнитесь, — воскликнул Дилл, поднимаясь на ноги. Он где-то нашел еще один полный кувшин, залез на стол и запел старую песню:
Заметив катафалк, ползущий мрачно мимо,
Ты думал ли, что смерть твоя неотвратима?
Потом он сменил ритм:
Черви заползают,
Черви выползают.
У тебя на морде
Черви джаз играют.
Наконец он перешел на речитатив:
— Гимн в честь следующего из нас, кто отдаст концы: Гимн… гимн… черт с ним…
Ни бармены, ни другие посетители и не думали вмешиваться. РР поминали своих погибших по-своему и не потерпели бы помех.
Когда началось пение, Джил Махим положила голову на стол и тихо захрапела. Один из сержантов заботливо передвинул ее голову из лужи пива.
Моника Лир взобралась на последние несколько метров морской скалы перед самым рассветом. Больше чем в тысяче метров под ней волны мрачно бились о камни вокруг скалы и раскачивали арендованную ею лодочку. В полночь Лир вбила крюк и повесила на него гамак. Она была немного зла сама на себя из-за того, что ей понадобится третий день для окончания подъема.