— Бурже не сможет вам помочь, — проговорила мать Изабель со столь знакомым презрением — в ушах Этьена эхом отдавался голос жены. — Он всего лишь крестьянин.
— У барьера в суде Лэтэв увидит, что обстоятельства рождения Бурже не имеют особого значения. — Этьен скрестил ноги, вручил пустую чашку Луи и откинулся на спинку кресла. — Еще будут… советы… или Берне может проводить вас?
Его вежливость имела свои пределы, как и смысл бесед с Монтеньи, к тому же в постели его ожидала прекрасная женщина, и это, пожалуй, в наибольшей степени вынуждало его сократить столь ранний утренний визит.
— Значит, вы не собираетесь проявить благоразумие? — со зловещей надменностью поинтересовался архиепископ.
— Я проявляю благоразумие, причем впервые за свою жизнь. Свой долг перед семьей за последние двадцать лет я выполнил уже тысячу раз. — Герцог понизил голос и очень медленно, с расстановкой, добавил, чтобы ни у кого не возникало сомнений в его намерениях: — Мое будущее принадлежит мне.
— Дети еще не достигли совершеннолетия.
Архиепископ говорил, словно испанский инквизитор в камере пыток, настолько в его словах сквозила уверенность, что они будут восприняты с почтительным вниманием.
От ленивой позы Этьена не осталось и следа: он выпрямился в кресле, его глаза сверкнули гневом, а пальцы добела стиснули подлокотники кресла.
— Если вы тронете их, Монтеньи, — низкий голос герцога дрожал от ярости, — то ваше сердце мне подадут на блюде под соусом.
— Вы угрожаете мне? — лицо архиепископа снова приняло мучнистый оттенок, как и накануне вечером.
— Да. — Глаза герцога сверкали изумрудным огнем.
— Вы… не можете угрожать мне, — заикаясь, проговорил архиепископ. Легкий толчок в бок со стороны графини поддержал в нем быстро улетучивающуюся храбрость. — Закон требует учреждения опеки… до тех пор, пока дети не достигнут возраста двадцати одного года.
— Закону, черт подери, лучше держаться подальше от моих детей, Монтеньи. Это и обещание, и угроза, и смертная клятва. Надеюсь, я выразился достаточно ясно? Беатрис, вы собираетесь подтолкнуть своего племянника к прежевременной смерти? — заметил он, увидев, как рука его снова пришла в движение. — Если вы желаете добра, лучше вспомните, как он неважно стреляет — отрывисто продолжал он, — никто не смеет трогать моих детей. Ни вы, ни Изабель, которая утратила интерес к ним с момента рождения. И менее всего суд, который продается и покупается по цене хорошей скаковой лошади. — Герцог резко поднялся, встреча была окончена — Берне проводит вас к выходу; и больше, — голос его был обманчиво спокоен, — не возвращайтесь.