— Она была замечательной, — мечтательно произнес граф, сумерками и коньяком настроенный на сентиментальный лад.
— Сколько лет прошло после ее кончины, а ты так и не вступил в новый брак — при всем обилии домогавшихся тебя красавиц.
Невзирая на свои пятьдесят шесть лет, граф оставался мужчиной весьма располагающей наружности. Высок и строен. Приятно смугл благодаря вечной работе вне помещения. Да и светлые волосы еще не поредели — лишь виски тронуты сединой. Женщины до сих пор увлекались им.
— Твоя мать была особенной, — сказал лорд Халдейн. — Ее никем не заменить.
В последние годы такого рода беседа повторялась неоднократно, пусть и с малыми вариациями. Отец продолжал беспокоиться о будущем Флоры, а дочь неизменно заверяла его в том, что ей милее бродячая жизнь, а не шаблонное существование светской дамы.
— Случись найти человека, который стал бы мне дорог в той же степени, как тебе мама, я непременно вышла бы замуж. Но связывать себе узами брака просто так, традиции ради… нет, это не по мне. Тем более у меня не может быть детей. Выходит, ничто меня не подгоняет.
— Возможно, доктора ошибаются.
— Ошибаться может один-другой. А меня консультировало больше дюжины врачей в разных уголках мира. Даже в Греции и в Турции. Всему виной та лихорадка, которой я переболела летом в Александрии. Слава Богу, выжила — и на том спасибо.
— Воистину слава Богу! — подхватил граф. Его по сей день бросало в дрожь при одном воспоминании о том, как в душном александрийском июле он едва не потерял свою шестнадцати-летнюю дочь. Неделю она была на грани смерти. Ее спасло лишь искусство греческих и арабских докторов.
— Ты только вспомни череду моих поклонников, папа. Прекрасно воспитанные и обаятельные молодые люди… вялые и бесцветные ничтожества. Как таким тронуть мое сердце?
— А граф Шастеллюкс в том же ряду вялых и бесцветных? — спросил лорд Халдейн с чуть приметной улыбкой. — Ваша долгая совместная прогулка по саду вызвала немало комментариев в доме судьи Паркмена.
Флора невольно покраснела. Они впервые затронули эту тему.
— Я не маленькая, — почти сердито заявила девушка, — и мне наплевать на чьи бы то ни было «комментарии» и косые взгляды!
— Дорогая, я не в укор, — примирительно сказал отец. — Я уважаю твою независимость и горжусь ею не меньше, чем ты сама. Твоя мать, будь она жива, поддержала бы тебя дюжиной цитат из произведений ее любимых писательниц, которые выступали за равноправие женщин. Я просто интересуюсь тем, не тронул ли Адам Серр твое сердце в большей степени, нежели лондонские пресные светские львы.