— Я не могу, — всхлипнула она.
— Пожалуйста, поешьте немного, — сказал Крис. — Вам понадобятся силы.
Она со стуком уронила вилку на тарелку.
— Ты сказал, что летишь в Грецию. Позволь мне сделать это для тебя, милый Кен. Я обдумала. Позволь мне решить эту проблему.
— Мама, — быстро перебила я. — Тебе нужно поесть. Тебе же придется общаться с людьми. С журналистами. Полицейскими. Страховыми агентами… — Я опустила глаза. Коттедж. Страховка. Что она наделала? Зачем? Боже, какой ужас. — Не разговаривай, а то еда остынет. Сначала поешь, мама.
Крис подцепил на вилку кусок яичницы и подал вилку матери. Она начала есть. Движения у нее были медлительные, как будто она долго обдумывала каждое из них, прежде чем совершить.
Когда мать поела, мы отвели ее назад в малую гостиную. Я сказала Крису, где лежат одеяла и подушки, и мы соорудили для нее постель на честерфилдском диване. Пока мы трудились, зазвонил телефон. Крис снял трубку, послушал, ответил: «Боюсь, ее нет», и положил трубку рядом с аппаратом. Я нашла брошенный мною крикетный мяч и, когда мать легла и Крис укрыл ее, подала ей мяч. Зажав его подбородком, она начала говорить, но я прервала ее:
— Отдыхай, а я посижу рядом.
Она закрыла глаза, и мне оставалось только гадать, сколько часов она провела без сна.
Крис уехал, я осталась. Я смотрела на мать и под бой дедовских часов отсчитывала четверти часа. Солнце медленно передвигало по комнате тени. Я пыталась сообразить, что делать.
Должно быть, ей понадобились деньги по страховке. Я перебрала все причины — от помощи семье Кена, рака и, соответственно, дорогостоящего лечения, до шантажа. Но я не могла придумать, что делать дальше, потому что не знала, что случилось. Начала сказываться бессонница предыдущих ночей. Я не могла принять никакого решения. Не могла планировать. Думать. Я уснула.
Когда я проснулась, наступил вечер. Я подняла голову и сморщилась — от неудобного положения на диванчике затекла шея. Я посмотрела на соседний диван. Матери не было. В голове сразу прояснилось. Где она? Почему? Что она сделала? Не могла же она на самом деле…
— Ты хорошо поспала, дорогая. — Я повернула голову к двери.
Она приняла ванну. Надела длинный черный блузон и такие же брюки. Накрасила губы. Привела в порядок волосы. Заклеила порез пластырем.
— Есть хочешь? — спросила она.
Я покачала головой. Она подошла к честерфилду и свернула одеяла, которыми мы ее накрывали. Аккуратно разгладила и сложила стопкой. Сложила квадратиком запачканную кровью салфетку. Положила ее поверх одеял, по центру. Затем села в точности туда, где сидела ранним утром в четверг, в угол честерфилда — на самое близкое к моему диванчику место.