— Нет, — ответил я и украдкой взглянул на нее. Она смотрела на огонь и улыбалась, скорее всего, воспоминанию о тетушке Фебе. Ее сжатые руки лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого человека. Они были очень тонкие, очень узкие, как руки на незаконченных портретах старых мастеров.
— Итак, — сказал я, — какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
— Простуда оставила ее через двадцать лет — после того, как взору тетушки явился другой викарий. Но к тому времени тетушке Фебе исполнилось сорок пять, и сердце ее было уже не таким хрупким. Она вышла замуж за второго викария.
— Брак был удачным?
— Нет, — ответила кузина Рейчел, — в первую брачную ночь она умерла от потрясения.
Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако глаза были все так же серьезны. Я вдруг представил себе, как Эмброз рассказывает ей эту историю: он, сгорбившись, сидит в кресле, плечи его трясутся, а она смотрит на него снизу вверх, совсем как сейчас, едва сдерживая смех. Я не выдержал. Я улыбнулся кузине Рейчел… c ее глазами что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
— Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, — сказал я, сразу пожалев о своей улыбке.
— Ничего подобного, — возразила она. — Сиком наверняка знает ее.
Спросите его.
Я покачал головой:
— Он сочтет неуместным вспоминать о ней. И буцет глубоко потрясен, если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам что-нибудь на обед?
— Да. Чашку супа, крыло цыпленка и почки с пряностями. Все было восхитительно.
— Вы, конечно, уже поняли, что в доме нет женской прислуги?
Прислуживать вам, развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон и Артур, которые наполнят для вас ванну.
— Тем лучше. Женщины так болтливы. А что до платьев, то траур всегда одинаков. Я привезла только то, которое сейчас на мне, и еще одно. У меня есть прочные туфли для прогулок.
— Если завтра будет такой же день, вам придется не выходить из дома, — сказал я. — В библиотеке много книг. Сам я не слишком охоч до чтения, но вы могли бы найти что-нибудь себе по вкусу.
Ее губы снова дрогнули, и она серьезно посмотрела на меня:
— Я могла бы посвятить свое время чистке серебра. Никак не думала, что его у вас так много. Эмброз не раз говорил мне, что оно темнеет от морского воздуха.
По выражению ее лица я был готов поклясться, что она догадалась, что вся эта масса семейных реликвий извлечена из какого-нибудь забытого шкафа, и в глубине души смеется надо мной.
Я отвел глаза. Однажды я уже улыбнулся ей, и будь я проклят, если улыбнусь еще раз.