– Вам следовало бы подождать немного, – сначала сказал он старухе, которая ему помешала, – я как раз собирался позабавиться… Ну ладно: ваш долг – предупредит, меня, вы его выполнили, и я не сержусь на вас. Развяжите эту девицу, она пойдет с нами: когда-нибудь она займет ваше место, поэтому пусть учится заранее. Жюстина, старая дуэнья и Бандоль перешли в маленькую комнату женщины, собравшейся рожать. Это была даже не женщина, а девятнадцатилетняя девушка, прекрасная как весна, и у неё уже начинались схватки. Бандоль и старая ведьма подняли её и положили на странное ложе, отличавшееся от того другого, предназначенного для совокупления, но такое же неудобное. Жертва лежала на качающейся доске, причем верхняя часть тела и ноги находились в очень низком положении, а средняя часть была приподнята, таким образом роды предстояли весьма болезненные, и это обстоятельство было одним из услад нашего либергена. Как только несчастную красавицу уложили на эту машину, бедняжка начала испускать пронзительные крики.
– Прекрасно! – выразил удовлетворение Бандоль, ощупывая её. – Я вижу, что роды будут нелегкими, и я рад этому, Жюстина, рад, что ты сможешь оценить мою ловкость. Чтобы лишний раз убедиться в соответствующем состоянии пациентки, он глубоко сунул палец в её вагину.
– Все верно, она будет страдать, – возгласил он с радостью, – и ребенка будем выдавливать ногами. Затем, видя, что состояние её не меняется, добавил:
– Да, другого средства нет: мать должна погибнуть, иначе ребенка не спасти; поскольку он ещё может доставить мне очень большое удовольствие, а она совершенно бесполезна, было бы глупо раздумывать… Несчастная слышала ужасный приговор: злодей даже не пытался скрыть свои намерения.
– Итак, единственная возможность – сделать кесарево сечение, и я так и сделаю. Он приготовил инструменты и надрезал женщине живот; вскрыв его, он полез внутрь, добрался до плода; мать скончалась почти мгновенно, но ребенка извлекли по частям.
– Ах, господин мой, – сказала старая карга, – вы сделали прекрасную операцию.
– Вздор! Ничего у меня не получилось, – обрезал Бандоль, – и это твоя вина: какого черта ты мне мешаешь, когда я возбужден? Ты же знаешь, что я ничего другого не могу делать, когда меня переполняет сперма, вот тебе и результат. Ну ладно, займись моим членом, Жюстина… Пусть моё семя окропит окровавленные остатки этих тварей. Жюстина, перепуганная, обливаясь слезами, повиновалась: два движения девичьих ладоней, и бомба разорвалась; казалось, будто никогда до сих пор распутник не испытывал такого наслаждения, и мать и дитя оказались забрызганными красноречивыми свидетельствами его восторга. Успокоившись, Бандоль удалился, обратившись к дуэнье с такими словами: