В этот день ликовала вся обитель, так как капеллан сообщил о рождении короля; веселье, охватившее весь Париж, проникло даже сквозь монастырскую ограду.
– Король зовется Иоанном, как и мое дитя, – твердила Мари.
Она видела в этом доброе предзнаменование. Всему поколению, которому еще предстояло родиться, будут давать имя короля, но самое удивительное то, что имя Иоанн впервые появилось среди имен французских королей. Ко всем этим маленьким Филиппам, маленьким Людовикам прибавятся отныне и навеки маленькие Иоанны. «Но мой – первый», – думала Мари.
Когда в келью уже проникли ранние осенние сумерки, к Мари вбежала молоденькая монахиня.
– Мадам Мари, – крикнула она, – мать настоятельница зовет вас в приемную. Там вас ждут!
– Кто?
– Не знаю, не видела. Но, если не ошибаюсь, за вами приехали.
Щеки Мари запылали от радостного волнения.
– Это Гуччо, Гуччо! Это отец… – пояснила она послушницам. – За нами приехал мой супруг.
Она застегнула лиф, быстрым движением поправила сбившиеся волосы перед тусклым оконным стеклом, заменявшим ей зеркало, накинула на плечи плащ и вдруг в нерешительности остановилась перед колыбелькой, стоявшей прямо на полу. Не захватить ли с собой и мальчика, чтобы в первую же минуту встречи обрадовать Гуччо таким чудесным сюрпризом?
– Вы видите, как он, ангелок, спит, – твердили юные послушницы. – Не надо его будить и не берите его вниз. а то простудите. Бегите скорее, мы за ним посмотрим.
– Только не вынимайте его из колыбельки и вообще не трогайте! – наказала девочкам Мари.
Уже на лестнице ее охватила материнская тревога: «Лишь бы они не стали с ним играть и не уронили его!» Но ноги сами несли ее в приемную, и она удивилась легкости своей поступи.
В белом зале, единственным украшением которого было огромное распятие да две свечи, отчего сумерки, залегшие в углах, казались еще гуще, мать настоятельница, сцепив в рукавах кисти рук, беседовала с мадам Бувилль.
Увидев супругу хранителя чрева. Мари испытала не только разочарование, у нее вдруг почему-то появилась необъяснимая уверенность, что эта сухонькая женщина с лицом, изрезанным продольными морщинами, непременно принесет ей горе.
Всякая другая на месте Мари просто призналась бы себе, что не любит мадам Бувилль; но все чувства Мари были сродни страстям, и, питая к кому-нибудь отвращение или любовь, она прежде всего видела в этом перст судьбы. «Я так и знала, что она пришла причинить мне зло», – подумала Мари.
Проницательным, недружелюбным взглядом мадам Бувилль оглядела Мари с головы до ног.
– Только четыре дня назад родила, – воскликнула она, – и смотрите-ка, свежа и румяна, как шиповник! Примите мои поздравления, милая; вы, как я вижу, можете начинать все сызнова. И впрямь господь бог снисходит к тем, кто нарушает его святую волю и оставляет все муки на долю наиболее достойных. Знаете ли, матушка, – обратилась мадам Бувилль к настоятельнице, – бедняжка королева мучилась больше тридцати часов! До сих пор у меня в ушах стоят ее крики. Король шел спинкой. Пришлось наложить щипцы. Еще немного, и оба – и мать и младенец – погибли бы. А все потому, что королева не оправилась от горя после смерти супруга. На мой взгляд, просто чудо, что ребенок остался жив. Но когда судьба против человека, все, надо признаться, идет вкривь и вкось! К примеру, Эделина, кастелянша… Впрочем, вы ее знаете…