Симон слушал с подчеркнутым вниманием. Разумеется, он знал, что хозяева всегда бывают признательны гостю, проявляющему интерес к старикам, почитаемым в семье, но, помимо этого, во взгляде человека с багровыми веками, который лицезрел стольких повелителей старой Европы, было что-то покорявшее Лашома.
– Когда отец впервые взял меня с собой на обед к Меттерниху…
– Как? Вы обедали у Меттерниха? – вскричал Симон.
– Ну да, разумеется. Все это теперь кажется таким далеким лишь потому, что… пф-ф… люди почти всегда умирают молодыми. Но вы еще и сами убедитесь: когда человек доживает до моих лет, он замечает, что история вовсе не такое уж далекое прошлое. От эпохи Марии Терезии нас отделяет время, равное всего лишь двум таким человеческим жизням, как моя… После обеда начался бал, и отец посоветовал мне…
Давно уже старик не выказывал себя столь блестящим собеседником; надо признать также, что давно уже ни один гость не проявлял к нему столь глубокого интереса.
Ноэль смотрел на Симона со смешанным чувством благодарности и гордости; баронесса также поглядывала на этого человека, которому было примерно столько же лет, сколько ее покойному сыну, и с лица ее не сходило выражение кроткой печали.
– Я каждый день встаю в половине восьмого утра… – заявил старик в ответ на вопрос Симона. – Выпиваю чашку чая…
Лишь немногие люди доживают до восьмидесяти лет, и те, кто переваливает за этот рубеж, находят в своем долголетии повод для тщеславия. Подобно боксерам, люди, вступившие в упорную борьбу со смертью, соблюдают строжайший режим и рассказывают о нем со вкусом, в мельчайших подробностях. Барон Зигфрид не без основания считал себя чемпионом в такого рода борьбе, и восхищение Симона льстило его самолюбию. Выйдя из-за стола, он отвел гостя в сторону и сказал ему:
– Наступает время, когда смерть окружающих начинает почти радовать нас… Желаю вам дожить до моих лет.
Он подумал с минуту, потом, как ему казалось вполголоса, спросил:
– Известны ли вам подробности смерти Франсуа? Действительно ли произошел несчастный случай?
Непринужденно опираясь всей своей тяжестью на руку Симона, старый барон снова направился в маленькую гостиную и продолжал на ходу говорить:
– …незадолго до сражения при Садовой я отправился в Шенбрунн. Мне были известны намерения Франции, и я… пф-ф… сказал императору Францу-Иосифу: «Ваше величество…»
Можно было подумать, что Зигфрид всю свою жизнь только и делал, что предупреждал венценосцев о грозивших им катастрофах.
Когда старик всунул в рюмку язык, чтобы вылизать оставшийся на донышке золотистый шартрез, Симон не отвел стыдливо глаза, как это делали обычно другие гости. Напротив, он улыбнулся ласково и понимающе.