Где-то в извилистых коридорах разума грани вспыхнули, демонстрируя беспокойство и нехорошее предчувствие. Сформировался растущий страх цели. Мысли, которые ранее — до сражения в Дарасе и странного момента во время схватки с пиратами — казались непостижимыми в противоречивой необычности, все еще оставались чужими для цели. Но они больше не были незнакомыми. Нет, они, наоборот, стали очень хорошо знакомыми.
Мысль прорвалась в разум Велисария, подобно крику отчаяния и ярости, когда наконец раскрыто предательство.
Ты лжешь.
Велисарий остановился, как вкопанный, из-за силы эмоции, скрывающейся за посланием. Его разум тут же отказался от всех мыслей о малва, стратегии, заговорах и как бы повернулся внутрь. Он бросился к теперь уже знакомой щели в барьере и попытался понять значение льющихся сквозь щель мыслей.
Это оказалось несложно, поскольку мысль-то было одна, простая и ясная.
Лжец. Лжец. Лжец. Лжец. Лжец.
Он стоял, пораженный. Небольшая часть его разума зарегистрировала беспокойство — какое впечатление он производит на любого наблюдающего за ним шпиона малва? Велисарий медленно прошелся к ограждениям у воды, облокотился на них и стал смотреть на гавань. Над Эритрейским морем садилось солнце, вид был довольно красивым, несмотря на обычную грязь и жуткие запахи огромной гавани. Велисарий попытался создать впечатление человека, просто наслаждающегося закатом.
По крайней мере, он надеялся, что создает такое впечатление. Камень же бушевал, гневался. Эти эмоции, исходящие от него, казались парализующими по силе. Велисарий в отчаянии пытался понять, что вызвало гнев, а также найти какое-то звено, которое поможет ему успокоить камень и пообщаться с ним.
«Почему ты на меня злишься? — спрашивал он мысленно. — Я не сделал ничего, чтобы заслужить такую вспышку ярости. Я…»
Внезапно у него в сознании возник образ. Подобно удару.
Его лицо — из паутины, птичьих крыльев и лавровых листьев. Крылья летят вниз — подобно броску хищной птицы. Паутина разрывается, паук вылетает у него изо рта. Листья гниют, воняют, теперь они все покрыты грибком, который распространяется дальше — по каждой морщинке покрытого чешуей лица. И, кроме всего прочего, ужасно изменяется лицо — его лицо. Теперь по величине оно равно луне, холодно нависающей над землей. Пустой, лишенной света.
Он резко вдохнул воздух. Ненависть, пронизывающая образ, казалась даже более ужасной, поскольку сопровождалась не яростью взрослого человека, а детским горем.
Внезапно в разум ворвалось новое видение. Только на мгновение, на одно мгновение.