— Лейла, тебя зовут, — раздался чей-то голос. — Мистер Гилберт хочет поговорить с тобой прямо сейчас.
Она скосила глаза в конец комнаты, гримировальная палочка застыла у нее в руках.
— Ты уверена?
— Это передал Джек Спратт. Наверное, правда.
У нее екнуло сердце. Разве не об этом мечтает каждая хористка? О дуэте или даже о соло. Заменить Аделину Тейт? Нет, об этом смешно даже мечтать. Но зачем же еще он мог вызвать ее прямо перед началом спектакля. Значит, что-то очень важное. Лейла накинула кимоно и двинулась через комнату, набитую девушками.
— Что ты наделала, надменная девчонка? — спросила одна из них.
— Замолви за меня словечко, — добавила другая.
— Я слышала, что дражайшая Аделина только что уехала из театра, и все из-за «Прогулки». Теперь кто-то должен ее заменить, — пошутила третья.
— Если ты наденешь ее костюм, то обставишь даже миссис Грунди, — предупредила девушка такого же роста и комплекции, как и Лейла. — Он прикроет у тебя лишь половину того, что надо… но мужикам это понравится.
Лейла поспешила через кулисы, уворачиваясь от рабочих сцены, которые ставили декорации, и уговаривая свое сердце не биться так сильно. Пусть смеются. Лестер Гилберт не послал бы за обычной хористкой из-за пустяка. Он бы поручил это помощнику. Значит, что-то важное.
Офис импресарио выглядел как квартира. Ковер, обои, люстра, стулья в бархатных чехлах с кистями — все говорило о богатстве и хорошем вкусе. Это должно было поражать посетителей и тешить самолюбие хозяина. А на хористок наводило панический ужас.
Он энергично приветствовал ее, назвал мисс Дункан и пригласил сесть. Лестер Гилберт, довольно крупный мужчина, мог бы быть отличным Фальстафом, если бы обладал актерскими способностями. Но, как многие профессионалы, он мог отлично показать другим, как нужно играть, но сам ничего сыграть не мог. Его густые седеющие брови смешно ходили вверх и вниз, когда он отвешивал комплименты красоте Лейлы и ее грациозным движениям на сцене.
— Я никогда не ошибаюсь, мисс Дункан, — гордо сказал он. — Я понял, что в вас есть какая-то изюминка, в тот самый момент, когда вы так глупо вывалились на сцену и прервали репетицию. — Гилберт улыбнулся, обнажив несколько золотых зубов. — Все мои девушки красивы, но лишь вы озарены особым светом, моя дорогая.
Лейла отлично знала его склонность к высокопарным фразам и изобразила на лице внимание и серьезность.
— Не случайно наши постоянные зрители тоже это заметили. — У него заурчало в животе, и он сел, откинувшись на спинку стула, чтобы успокоить желудок. — Театр, моя дорогая, — это место, где рождается волшебство. Он превращает безвкусие в изящество, красоту в трагедию, старость в молодость. Мы, работающие в театре, обязаны играть не только в его святых стенах, но и за их пределами, в грубой реальной жизни.