Лучше бы я пошел в кино и посмотрел фильм «Рука моей подружки в штанах сутенера». Собрание заканчивается «Марсельезой», которая, хотя и звучит громко, не обходится без фальшивых нот.
Покидая зал, я думаю, что Тучный был прав: никаких проблем – на сей раз именно Ляндоффе выиграет прогулку в Бурбонский дворец. Смерть его противников позволит ему заполучить депутатское кресло. Тут меня озаряет. Стоп-стоп, а вдруг в самом деле!
И в который раз я наношу удар в щиколотку моему воображению, чтобы помешать ему нестись галопом. Что же это такое приходит мне в голову! Мы же не в Чикаго, в те славные времена, когда запросто убивали одного за другим кандидатов в губернаторы.
Я подхожу к коллегам, которым поручена охрана доблестного кандидата. Они внимательно наблюдают за ним, в то время как он вовсю пожимает руки белькомбежцам.
– Не спускайте с него глаз, ребята, до самых выборов, – рекомендую я.
– Не беспокойтесь, господин комиссар. Мы постоянно попарно следим за ним и спим в его прихожей.
– Ладно. Если с ним что случится, нам всем придется, сколько нас тут есть, изучать объявления в «Франс-суар» о найме на работу.
Я бросаю последний взгляд на Ляндоффе. Этот мукомол по-прежнему окружен толпой. Его поздравляют, ему пожимают руку. Короче, он предстает как герой.
Я возвращаюсь в Сен-Тюрлюрю. Мне хочется ощутить добрый запах полей и расцеловать мою Фелицию.
Несмотря на поздний час, в комнате моей мамы еще горит свет. Полоска желтого света пробивается из-под ее двери, и, когда мой проворный шаг завершает восхождение по лестнице, дверь эта приоткрывается, и я вижу половину ее робкого силуэта.
Она меня узнает и появляется целиком, такая маленькая, такая успокаивающая в своем сером платье с кружевным воротничком.
– А, это ты, сынок, – тихо говорит она.
Я ее журю:
– Почему ты еще не спишь, мама? Ты сегодня много веселилась или что?
– Я ждала тебя, я была немного обеспокоена.
– Но я ведь тебе передал через Берю, что вернусь поздно.
Она хмурит брови.
– Я не видела господина Берю!
Внезапно мне сводит скулы. Мое астральное сухожилие рвется, образуя трещину в цилиндре и люфт в дифференциале. Я вхожу в ее комнатку, оклеенную обоями, которая с тех самых пор, как ее заняла мама, пахнет альпийской лавандой.
– Не шути, мама! Толстяк не появлялся вечером?
– Уверяю тебя! Господин Морбле ждал его, тасуя карты до десяти часов вечера. Он велел поставить в холодильник божоле, поскольку считает, что так лучше пьется.
Говоря это, она стряхивает пыль с лацканов моего пиджака, пыль, которую могут заметить только глаза матери. Своего сыночка она хочет видеть чистеньким и опрятненьким!