Настоящий гром, дети мои! В сравнении с этой бушующей волной Cитлер в Мюнхене показался бы жалким дебютантом в салоне поэтов!
Звучит барабанная дробь, и в свете искусно направленного прожектора появляется Берю-Отважный. Мой Толстяк окружен героическим нимбом. Его подтяжка по-прежнему свисает до пяток, а шляпа (которую он так и не снял) сияет, как устрица на солнце. Он делает четыре шага и оказывается в центре эстрады. Он снимает шляпу для приветствия в стиле д'Артаньяна. Но шляпа выскальзывает у него из пальцев и, к несчастью, летит на яйцевидную и совершенно безволосую голову какого-то господина, сидящего в самом первом ряду. Господин срывает с себя этот гнусный головной убор. Я дрожу от ужаса. Шляпа Берю действительно соответствует своему названию, поскольку украсила как раз голову шефа34.
Именно так: Большой босс находится здесь собственной персоной, более бледный, чем испуганная посадочная льдина в Арктике, более мрачный, чем смертный приговор. Он не поленился прибыть из Парижа в Белькомб, чтобы разобраться во всем на месте.
– Но, Антуан, послушай, неужели это?.. – бормочет мама.
– Ужели, мама, это в самом деле Старик. Могу предсказать головомойку, которая войдет в анналы полиции. Мне кажется, что скоро нам с тобой придется покупать галантерейную лавку. Ты будешь сидеть за кассой, а я – отмерять клиентам резинку.
Берю поднимает вверх руки в форме буквы "V". Ему устраивают настоящую овацию. Он элегантно откашливается и начинает:
– Белькомбежцы и белькомбежки... Если я предстаю пред вами по известному вам поводу, то не потому, что я металломай35. Я считаю, что режим неверия и апатии ни к чему хорошему не приводит и что если с ним смириться, то это не достойно француза.
Публика неистовствует.
– У него не так плохо получается, – улыбается моя нежная, великодушная Фелиция.
Ободренный публикой, Берю еще более усиливает свой голос бродячего торговца рыбой:
– Из-за того, что какой-то недоносок, которого все равно рано или поздно схватит мой шеф, знаменитый комиссар Сан-Антонио, изображает из себя неуловимого злодея, все партии наклали в штаны. Они думают, что представляют французский народ, а сами сразу прячутся в кусты, как только возникает опасность!
Его прерывает шквал оваций. Умеет же он говорить с народом простым и прекрасным языком, этот Верзила! Он находит такие слова и выражения, которые публика заглатывает с ходу.
– Тихо! – гремит Морбле, которому не терпится напомнить о себе. Он наливает стакан вина и подвигает его Берю.
– Держи, друг мой, выпей это!
Берю выпивает стакан одним глотком, и публика достойно приветствует этот подвиг. Войдя в раж, Толстяк хватает бутылку и, потрясая ею, поднимает вверх, словно боевое знамя и символ надежд.