— Что ты знаешь, Люк? Скажи!
— Знаю, что скоро вы будете втянуты в войну с французами. И вы погибнете!
— Все погибнем? Совсем все? Почему ты так считаешь?
— А разве может быть иначе, когда у одних только копья и луки со стрелами, а у других ружья и пушки?! Пусть не все, но большинство людей погибнет! Тебе нельзя уходить с ними! И ты можешь погибнуть!
Она долго молчала, потом сказала глухим голосом:
— Значит, так угодно духам, Люк. Такова наша судьба. И я приму ее вместе со всеми. Так надо.
— Что ты говоришь? Так вовсе не надо! Останься здесь, и ты будешь в безопасности! Прошу тебя!
— Нет, Люк! Я не могу, не имею права бросить свой народ!
— Да твой ли это народ, Катуари? Ты почти белая, и глаза у тебя от белой матери! Не уходи!
— Откуда ты знаешь про мою мать, Люк? — насторожилась Катуари.
— Услышал в индейской деревне, когда был в плену. И этот медальон, — он тронул золотое украшение на груди индианки, — от нее?
— От нее. Но я никогда не видела своей матери. Она умерла при родах. Так говорят все. Но у меня есть мой народ, и я разделю его судьбу.
— Катуари, я люблю тебя! Не уходи!
— Я знаю, Люк. И я тебя люблю! Но я уйду. Только я хочу уйти с ребенком в чреве. Мы, туземцы, не понимаем вас, белых, но ты должен меня понять. Я хочу от тебя ребенка.
Лука опешил в первое мгновение, потом бурно обнял ее, покрыл поцелуями ее лицо, наклонился, взял на руки и почти бегом, шепча что-то на ухо, понес к кустарнику среди высокой травы.
Она бурно отвечала на его ласки, он же сгорал от желания, сжимал женщину в страстных объятиях, пока оба не слились в едином порыве, поглотившем их целиком.
Они лежали, устремив взгляды в звездное небо. Мыслей в голове у Луки не было. Он просто переживал восторг и ликование.
— Люк, как же мне этого мало, — прошептала она, повернулась к нему и неумело поцеловала в губы. — Прости, но у нас любят иначе. Я хотела бы научиться, да времени нет. Прости, Люк.
Он был в восторге от ее простоты, незатейливости и наивности. Поэтому, наверное, и спросил:
— Сколько тебе лет, Катуари? Ты такая непосредственная!
— Я старуха, Люк! Мне скоро двадцать.
— Разве это старость? Это даже еще не кончилась первая молодость!
Они любили друг друга почти до утра.
— Люк, мне пора, — прошептала Катуари с явным сожалением. — Помни, что я люблю тебя. Надеюсь, что у нас будет ребенок. Буду молить и просить богов и духов ниспослать мне эту радость. И ты молись своему богу, Люк. Обещаешь?
— Конечно, обещаю, Ката! И буду молиться за тебя, чтобы Бог даровал тебе жизнь и счастье.
— У меня не может быть счастья без моего народа, Люк. Прощай, любимый! — И она приникла к его губам долгим поцелуем.