Как бы то ни было, Наташа вдруг повеселела.
— А ведь в самом деле, тетя, — сказала она, — если бы можно было устроить так?
— И можно, друг мой, — отозвалась Олуньева, — весьма возможно.
— Но только… смешно это, невероятно… Как же это так вдруг?.. Да разве вы найдете такого человека?
Наташа говорила это и смеялась.
— За «таким человеком» дело не станет, — сказала Настасья Петровна. — Человека подходящего уже нашли.
— Как нашли? — серьезно спросила Наташа.
— Я посылала Григория; он уже переговорил, и все сделано, если хочешь — скажи только…
— Неужели нашли? — опять протянула Наташа. — Кто же он?
— Князь Чарыков-Ордынский.
— Чарыков-Ордынский? И он согласен на все эти условия?
— Да, согласен.
Наташа задумалась, а затем спросила:
— Как же, тетя? Значит, нужно венчаться?
— Да, если не хочешь быть за Бироном.
— Но послушайте, тетя, — дрогнувшим голосом заговорила Наташа. — А если я… если я полюблю… впоследствии… кого-нибудь… тогда уже все будет кончено и мне не будет свободы?
— Вот, матушка, — подхватила Олуньева, — ради одного этого я бы выдала тебя таким образом замуж. И очень может быть, даже наверное эта дурь — любовь, как говоришь ты, — придет тебе в голову… То есть пока я жива — не придет, ну, а когда умру, — и вот из-за этой-то дури ты погубить себя можешь. Я тебе говорю: замуж идти — пагуба, а так живи сама себе королевой.
Настасья Петровна ничуть не сомневалась, что Наташа впоследствии раскается в своем поступке, если выйдет за Ордынского, но она была уверена, что, во всяком случае, это раскаяние будет меньшим горем, чем замужняя жизнь.
— И кто же этот Чарыков-Ордынский? Молодой? — проговорила опять Наташа.
— Молодой. Фамилию хорошую носит. Отец его богат был, да разорился. Я Григория у старого князя купила. Молодого-то он встретил намедни… Забулдыга он, правда, но ничего. С ним тут такой случай вышел…
Случай, о котором говорила Настасья Петровна, произошел с князем Чарыковым-Ордынским всего лишь за несколько дней перед этим.
Это было в одной из так называемых аустерий, заведенных еще Петром Великим в Петербурге.
Григорий Иванович, дворецкий Олуньевой, позволял себе иногда за приятным разговором выпить кружку пива, не напиваясь, впрочем, допьяна, и для этого ходил в аустерию. У него была одна излюбленная. Она, как все аустерии в Петербурге, делилась на чистую и черную половины, причем черная имела совсем неряшливый вид. Тут стоял стол с выдолбленными углублениями, куда вместо тарелок прямо наливали "или клали кушанье из котла. К столу же были приделаны на цепочках и ложки для тех посетителей, которые не приносили своих. Посреди комнаты находился широкий чан с пивом. В нем плавал ковш. Желавшие подходили и пили. Пили далеко не всегда на наличные деньги и тогда оставляли в залог что-нибудь из одежды; этот залог вешали тут же на чан. Все это было грязно, мрачно, и тут постоянно толпился шумевший народ.