Но расходные деньги в шкафу — около шести миллионов рублей — за ними надо срочно кого-нибудь послать.
Надо — а некого. Девчонки только для клиентов разыгрывают деток, на самом деле они хитрющие бестии.
Сразу почуют опасность. Да и не стоит ими рисковать — кто знает, может все еще обойдется и дело вернется в налаженную колею.
Остается Леха, непутевый старший братан, которого бывшая женушка дважды упекала лечиться от алкоголизма. Леха возьмется, но где гарантия что он аккуратно принесет эти денежки. Можно паспорт взять у него в залог, можно пригрозить страшной карой — благополучно начихает.
Все-таки Сенцов позвонил брату, с которым не общался уже добрых два года. Тихий, какой-то замогильный женский голос ответил:
— Он в церкви, может передать что.
— Я к Сенцову попал? — ошарашенно уточнил младший брат. — К Сенцову Алексею?
— Да, миленький, — с провинциальным акцентом ответили ему.
«Конец света. Леха в церкви», — чудесное явление целого сонма святых не так поразило бы сутенера, как происшедшая с братом метаморфоза. — «Может у них теперь новое место сбора — на паперти?»
— А где это?
— Он в Елоховский ходит. Пешочком, миленький.
— А он вообще хорошо себя чувствует? На ваш взгляд.
— Сейчас слабоват немного. Третью неделю постится…
Вдвоем с Катей они махнули в Елоховский. Переступая порог храма, Валера стянул широкополую шляпу.
«Где этот хмырь? Вон, шевелит губами возле иконы.»
Здесь, в соборе, время стояло неподвижно, как в тихой заводи. Потрескивали свечи, блики от огоньков искрились на золотых окладах. В косом столбе света, льющегося через окно, вился сизый дымок ладана.
Гипноз умиротворенной тишины нарушила старушка в белом платочке. Она зашипела сзади на Катю, чтобы та сняла темные очки.
— Извините, мы туристы, — отшил бабку Сеяцов-младший.
Подойдя к брату он осторожно тронул его за плечо:
— Леха, послушай.
Человек с жидкой русой бородкой и выцветшими белесыми глазами дошептал до конца молитву и обернулся с улыбкой.
— Брат, — он обнял Валеру и мягко прижал к груди. — Как я рад тебя видеть. Душа все вопрошает: как он там, в этом омуте?
— Паршиво — не то слово.
— Ведь московская жизнь — это страшный омут.
Увлечешься, забудешься и затянет с головой. Трудно обрести спокойствие.
Валера чувствовал, что глаза его неприлично вылуплены, но ничего не мог поделать. Леха, тот самый Леха который отморозил себе ноги, провалявшись январской ночью на улице, который сдавал кровь, чтобы заполучить деньжат на похмелку, который ссал в собственном подъезде, забывая при этом расстегнуть штаны, теперь говорил с братом проникновенно-благостным тоном.