Кугель ни разу не подверг сомнению эту очевидную истину. Хотя в глубине души незаметно вырастало чувство неудовлетворенности, даже ущербности.
Он доводил до белого каления тех, кто своими руками выполнял задание. Требовал подробнейших описаний каждой детали и злился, потому что убийцы, как правило, не обладали даром слова. Словно сговорившись, они тупо повторяли: «зашел», «увидел», «достал», «замочил», «кровь», «дергался» и прочие ничего не выражающие слова.
Пользуясь своими знакомствами в МВД, он просил доступа в камеры приговоренных к смерти, но с теми выходило еще хуже. Они отказывались говорить, устраивали истерики. Все это убеждало в одном: убивать — важнейший опыт, который невозможно извлечь из другого человека. Он испытывал нечто вроде зависти к этим узколобым людям с мутными глазами.
Такую зависть мог бы испытывать всесильный диктатор, обделенный мужскими достоинствами к жалкому нищему, который трахает пьяную побирушку в придорожной пыли.
Закаты в степи были фантастически красивыми. Вот и сейчас бескрайнюю плоскость без единого ориентира Заливал багровый свет. Запахи оживали и просачивались в купе даже сквозь плотно задраенное окно. Приятное тепло разлилось по телу Кутеля.
— Ты ведь знаешь, откуда я?
Женьшень кивнул.
— Мы просто случайные попутчики в поезде, правда? А случайные попутчики могут себе позволить откровенность.
— Наверно, — пожал плечами человек с термосом.
— Я не спрашиваю, скольких ты отправил на тот свет. Мне не нужно ни фамилий, ни дат. Мне хватило бы одного случая. Чисто спортивное любопытство. Ты один из тех немногих, кто мог бы толково рассказать.
Женьшень странно улыбнулся — можно было подумать, что он заранее ожидал такой просьбы. Потер руками лоб, припоминая, выбирая.
— Не знаю, что вам больше понравится.
— — На твой вкус.
— Хорошо вы выразились, — Женьшень снова улыбнулся, так могла бы улыбнуться ящерица.
— Я почти не пользуюсь огнестрельным оружием, — начал он. — Работаю мелкими инструментами.
Показать?
— Не задавай больше вопросов. Начал — не останавливайся.
Женьшень достал из кармана небольшой складной нож, раскрыл его, показав наточенное как бритва лезвие.
— Чего я не переношу, это суеты. Он терпеливо ждет, когда я к нему подойду. Я не затыкаю ему рот, но кричать он не может, даже когда начинается операция. Двигаются только глаза и пальцы — руки и ноги парализованы. Видели бы вы эти пальцы, как они завязываются узлом. Никогда не скажешь что там кости внутри…
Отстукивали беглый ритм колеса. Поезд летел по степи на максимальной скорости — ни полустанков, ни светофоров, ни стрелочников. Надо гнать, пока есть возможность. Разговор в купе продолжался в другом, неторопливом темпе…